вставали несчастные жертвы…
К концу месяца я впал в тот же порок, что и Юнис: я запил, но и это не помогало забыть увиденное.
— Ну как ты себя чувствуешь? — спросила меня Юнис после демонстрации очередного фильма. Мы сидели с ней на скамейке в сквере.
Невозможно было сделать эту женщину умной. Она пила, я делал то же самое, но она пила очень много. Последнее время мы провели вместе несколько вечеров. Танцевала она как истинная американка: с каждым партнером ласково и отрешенно. Между танцами пила виски, разглагольствовала о Прусте, Джойсе и Генри Миллере. За стаканом с виски она могла сидеть часами.
Я просмотрел несколько ее фильмов: о первом визите Черчилля в Берлин, о пуске очень важного для союзников моста, о послевоенной жизни одного городка на севере Франции. Что из этого было сделано ее собственными руками, а что руками Капулетти или Сэма Уинггоулда, определить было трудно. Фильмы были хорошо смонтированы, и эти безукоризненные готовые работы никак не вязались с белокурым легкомысленным созданием. Сейчас Юнис сидела рядом со мной на скамейке и опять спрашивала:
— Ну так сколько минут будет продолжаться твой фильм — десять или двадцать?
Не раз я пытался объяснить ей, что речь идет не о занимательном журнале, который обычно показывают между хроникой и основным фильмом, а скорее всего о голой и горькой медицине.
Юнис молчала. Ее вежливый смешок свидетельствовал о том, что мне не удалось убедить ее.
— В этом нет никакого смысла, Петр. — Она встала. — Завтра мы понесем материал Капулетти и Потеру. Они и решат, что и как.
Я проводил ее домой. По дороге мы выпили по кружке горького теплого пива. Юнис купила коробку черных бразильских сигар. Я заметил ей, что в дополнение ко всем своим порокам она еще и курит сигары. Она рассмеялась.
Дискуссию открыла Юнис.
— Мы не можем договориться. Фильм, который хочет создать Петр… на мой взгляд, будет слишком затяжным, дорогим и прежде всего неэффектным.
— Я благодарю Юнис за высказанное ею мнение, — начал я, — но у меня задание. Мой шеф, полковник Макдугал, одобрил мое задание. Оно одобрено и в высших инстанциях. Самое время осуществить его…
Капулетти открыл коробку с сигарами.
— Прекрасно! — сказал он. — Я предлагаю начать вместе с Сэмом делать фильм, который предусмотрен твоим заданием.
— А как быть с новыми сценами?
— О'кей. Мы пошлем тебя на континент. Сколько тебе потребуется времени?
— Одного? Но я же не оператор!
— Но, Петр! Главное — знать, чего ты хочешь! Любой оператор снимет тебе то, что ты скажешь, а любой помощник режиссера будет только мешать тебе. Ну так как?
Я вздохнул. Мне становилось ясно, что меня разыгрывают, но отступать было поздно.
— Дней восемь-десять, если у меня не будет никаких осложнений с английскими военными властями. Я хотел бы поехать в Гамбург.
— В Гамбург? Хорошо. На оформление документов потребуется, скажем, дня три. Двадцать второго ты сможешь вылететь, а второго или третьего августа вернешься обратно. За это время по твоему указанию Сэм смонтирует материал. Числа седьмого мы закончим, а десятого сможем просмотреть весь фильм целиком. Идет?
Я чувствовал себя начинающим пловцом, которого бросили в воду, не надев спасательного пояса.
На меня смотрели три безобидно улыбающиеся физиономии. Капулетти налил всем виски.
«В конце концов, — думал я, — ничего страшного. У меня в кармане бумаги, на которых стоит печать двенадцатой группы армий. И против этого они бессильны».
В поисках истины
С высоты Альстера хорошо видно Юнгфернштайг. Вблизи, разумеется, вид портят заколоченные досками витрины, сгоревшие трущобы во дворах, наскоро засыпанные воронки на мостовых.
Реепербан представлял собой гротескную картину. На стене одного дома — неоновая реклама: «Настроение! Прекрасные женщины! 200 настольных телефонов!» А за стеной — пустота. Слепые проемы окон. Две худенькие дамочки в туфлях на пробковой подошве стоят у стен и разговаривают с тремя английскими моряками.
В общем город выглядит более трезво и деловито, чем Франкфурт или Мангейм. Здесь нет и половины таких разрушений. На улицах значительно меньше лимузинов, зато больше джипов и открытых легковых машин.
Меня поместили в отеле «Атлантик».
Бар забит битком, но моя американская форма привлекает внимание, и меня приглашают сесть. Я впервые в жизни оказываюсь один в обществе английских офицеров.
До войны в США не было закона о всеобщей воинской повинности, и строевые офицеры в американской армии по своему мировоззрению и интересам почти ничем не отличались от солдат и унтер- офицеров. Сейчас же я видел перед собой касту английского офицерства.
— Как у вас в американской зоне обстоят дела с рационом на ликер?
— Петлицы на выходную форму наконец утверждены.
— На Менкебергштрассе один фриц блестяще чистит обувь!
— Донован спросил старика, когда в конце концов в солдатских комнатах-читальнях будут лежать бюллетени скачек.
— В честь Донована следует сделать один круг по ипподрому.
— А это правда, в отношении петличек?
— Я слышал это от самого Бейля!
— А это правда, что в вашей зоне уже открыты ночные бары?
И так далее. С трех часов дня до подъема. И так день за днем.
На следующее утро я вместе с писарем явился к майору Хиггинсу, американскому офицеру связи. От майора — к капитану ВВС Дональдсону. От капитана — к мистеру Джеффри. От мистера Джеффри — к полковнику Хэлсли. От полковника Хэлсли — снова к капитану Дональдсону. Наконец капитан вспомнил, что три дня назад его уведомил о моем приезде один американский офицер. Так что же мне нужно?
Наконец-то!
— Машину на одну неделю. Нет, дней на десять! Соответствующий документ для предъявления органам на право киносъемок и… руководящие работники для создания фильма.
Капитан усмехнулся:
— Документ? Пожалуйста! Но как быть с машиной, с горючим и киноработниками? Видимо, потребуется киноаппарат для съемки, освещение? Об этом и думать нельзя.
— Как фамилия того американского офицера?
— Капитан Левкович, Харвестхандер шоссе.
Капитан работал до трех часов. Было же три четверти четвертого. Вилла оказалась пустой, а драгоценный день потерян.
— Вам нужен капитан Левкович? — спросил меня на следующий день капрал, сидя за громадным письменным столом. — Он принимает только с одиннадцати… — И доверительно подмигнул мне, дав понять, что капитан любит поспать.
— А где он живет? — спросил я.
— Капитан не любит, когда его беспокоят.
