Лукьяненко, было видно невооруженным взглядом.
Опять распахнулась дверь внизу, забубнили голоса, потом Диана услышала голос Лукьяненко:
— Диана Сергеевна!
И громче.
— Диана Сергеевна!
Из спальни выглянул Марик.
— Все в порядке, — сказала Диана. — Побудь с сестрой.
Он кивнул.
— А у меня для вас сюрприз! — встретил ее Лукьяненко.
Артур уже не лежал на полу, а сидел в кресле, склонив голову к коленям, а один из добрых молодцев расстегивал ему наручники.
— Господин Гельфер, собственной персоной. Из бывшей столицы — проездом. Всего на один день.
— Не ёрничайте, Лукьяненко, — брезгливо выдавила из себя Диана. Она обняла Артура за плечи, помогая ему выпрямиться.
От всегда чистоплотного Гельфера пахло потом, мочой и кровью. Пахло страхом. Он облокотился на спинку кресла, с трудом сохраняя равновесие, чтобы не съехать на бок, и посмотрел на Диану заплывшими от побоев глазами.
Потом попытался улыбнуться, но получалось у него плохо — только стало видно, что во рту не хватает одного переднего зуба. Руки его, с передавленными наручниками кистями, безжизненно свисали по бокам.
— Здравствуй, Ди… — прохрипел он совершенно чужим голосом. — Воды дай…
Вся когорта Лукьяненко, рассевшись по гостиной, рассматривала происходящее, как в театре. Без каких-либо комментариев, с определенным любопытством во взорах.
Сам держать чашку Артур не мог, слишком сильно затекли руки, и Диана поила его, словно малого ребенка, придерживая за затылок. Гельфер пил жадно, заливая себе грудь водой, клацая зубами о край чашки. Он выпил все до дна, а когда Диана принесла еще, начал пить опять и заплакал. Сначала беззвучно — просто слезы покатились из глаз, по заросшим короткой рыжеватой щетиной щекам, а потом он всхлипнул, захлебнулся и надсадно заперхал, веером разбрасывая розовые капли.
— Как трогательно, — сказал Лукьяненко. — Еще чуть-чуть и я разрыдаюсь. Люблю мелодраматические эффекты, знаете ли.
— Заметно. — Она достала из шкафа чистое полотенце и вытерла Гельферу лицо. — Ему нужен врач.
— Уверяю вас, что необходимости в этом нет.
— Он сильно избит вашими людьми, Олег Трофимович.
— Ну, что вы, Диана Сергеевна, разве ж это сильно? Вы просто не знаете, что значит сильно. Вы же его узнали. Он разговаривает. Вот, воду даже пьет. Можно считать, что его и не били вовсе. Так, профилактический разговор. За жизнь.
Лукьяненко улыбнулся своей людоедской, тонкогубой улыбкой.
— Вам никто не говорил, Лукьяненко, что у вас специфическое чувство юмора? — Спросила Диана. — Почти нечеловеческое.
— Нет, Диана Сергеевна, — он, похоже, искренне развеселился, — не говорили. Моим сотрудникам мое чувство юмора очень даже нравится. Да я их, особо, и не спрашиваю — мне-то какая разница, нравится оно им или нет? Раз шучу, значит надо смеяться. Громко и долго. В ваши вельможные компании меня не приглашают. Что нам, сохатым, в барском доме делать? Так что — что имеем, то имеем. Другого не будет. И врача не будет. А вот помыться я Артуру Яковлевичу разрешу. Чуть попозже. Поговорим с вашим супругом — и пусть себе моется, на здоровье. И можете постирать его тряпки. Запах, надо сказать, нереспектабельный…
Лёлек коротко хохотнул, остальные гоблины заулыбались. Лукьяненко тоже растянул губы в улыбке, но глаза у него оставались злыми. Он внимательно следил за реакциями Дины, словно просчитывал заранее следующую фразу, чтобы встретить ее во всеоружии.
— Ждешь визг и слезы? — отметила Диана про себя. — Хрен дождешься. Особую уверенность в себе я не продемонстрирую. Нет её. Но и истерик, ты, сволочь, не увидишь.
— Я окажу ему помощь, — сказала она. — Хотя ему нужен врач. Вы, Лукьяненко, за это ответите.
— Может быть, Диана Сергеевна, может быть. Хотя, честно говоря, за всю свою биографию, за такое — ко мне никто из подследственных претензий не предъявил. Не принято, знаете ли…
— Все, когда-нибудь, происходит в первый раз, Олег Трофимович. Прикажите вашим головорезам помочь мне перенести Артура Яковлевича на второй этаж.
— Никак не могу, — Лукьяненко ёрнически развел руками, — так как первая заповедь охраны — ничего не носить. Руки должны быть свободны, на случай опасности извне. А во вторых — мне он нужен здесь. А после того, как мы переговорим с Константином Николаевичем — можете увести этот кусок дерьма хоть наверх, хоть в подвал. И так дышать не чем…
Диана повернулась к нему и внимательно вгляделась в его лицо.
— Что? Не нравится, Диана Сергеевна? — спросил Лукьяненко. — Неприятно, когда комнатная болонка оказывается волком?
— Волком? — Диана подняла одну бровь. — Вы себе льстите, Олег Трофимович. Вы и болонкой-то не были.
— Не надо, Диана, — прохрипел Арт. — Не надо.
— Между прочим, дельный совет, — сказал Лукьяненко. — Злить меня не надо. Не то у вас сейчас положение, что бы меня раздражать. Сидеть вам надо тише воды и ниже травы. Вы женщина видная, хоть и не первой свежести. Вполне привлекательная. Ребята, которых вы головорезами обозвали — нервные, молодые, горячие. Работой на вашего мужа измученные. Плюс классовая ненависть. Забавная может картинка получиться, Диана Сергеевна, вы не находите? Многовато для вас одной будет.
— Ах, да… — сказала Диана. — Действительно. Примите нижайшие извинения, Олег Трофимович.
Но бровь не опустила.
— Да что вы, что вы… — в тон ей подхватил Лукьяненко. — Не стоит извинений.
Они смотрели друг другу в глаза. Они смотрели друг другу в глаза. Диана знала наверняка, что его слова — не пустая угроза. Но отвести взгляд, дать этому человеку одержать верх над собой, особенно, после того, как он деловито, почти без эмоций, избил её, было невозможно.
Прекрасно осознавая, что она, наверное, делает самую большую глупость в своей жизни, она уперлась взглядом в его недобро прищуренные глаза. И делала это она не из безумной отваги, не из безрассудства или страстного желания победить в этой игре в гляделки. Что-то на уровне инстинкта подсказывало ей, что, как в единоборстве с хищником — нужно не отвести глаза. Главное не дать Лукьяненко сломать её на уровне словесных угроз, но и не спровоцировать его на физическое действие. Не нарушая равновесия, заставить его почувствовать в ней, в женщине, в существе, по его мнению, несомненно, низшего порядка, противника. Пусть и неравного ему по силе, но способного серьёзно оцарапать, ежели дело дойдет до драки.
Он мнит себя стратегом, а, значит, предпочтет начать действовать только тогда, когда это требует его план. Не ранее. Сломаться, показать слабость — это развязать ему руки прямо сейчас. А она хорошо представляла теперь, что может сделать этот человек с развязанными руками.
За ее спиной тяжело, с присвистом дышал Гельфер. Время не текло, тянулось. Эта молчаливая дуэль должна была чем-то закончиться.
И тут зазвонил телефон.
Дитер настоял на том, чтобы разговор записывался. Пришедшие техники за минуту подключили Костину трубку к нехитрому устройству, и только после этого Краснов набрал номер Лукьяненко.
— Слушаю.
— Это хорошо, что слушаешь, — сказал Краснов. — Я сделал то, что ты хотел.
— Вот и молодец, — весело, с издевательской интонацией отозвался Лукьяненко. — Приятно иметь дело с благоразумным человеком. А мы тут с твоей женой беседуем. И дружком твоим закадычным. Гельфер его
