Как же тяжело лгать. Как же тяжело говорить то, во что не веришь. Надо бы просто сказать: «Прощай, Арт». И на этом — все. Ей не дотащить Гельфера до реки. Ей не дотащить его даже до пляжа.
Она попыталась приподнять его, но безуспешно. В тишине было слышно, как орет телевизор на первом этаже. А лес был безмолвен, только один раз пронзительно вскрикнула какая-то ночная птица.
Диана, пригибаясь, выглянула из-за угла. На подъездной дорожке, между горящими в полнакала матовыми шарами светильников, вышагивала долговязая фигура часового. Свет, лившийся из окон первого этажа, создавал резкую тень между освещенной и неосвещенной частью участка и, если не шуметь, то, пользуясь темнотой, можно было добраться до пляжа незамеченными. Но без Гельфера.
Диана оглянулась на детей, почти невидимых в густой тени дерева, на лежащего навзничь Артура и приняла решение окончательно.
Гельфер, приподняв голову, ждал ее возвращения.
— Артур, — начала она.
— Помолчи, Ди.
— Я…
— Послушай меня, пожалуйста. Мне трудно говорить.
Диана замолчала. Артур перевел дыхание и продолжил.
— Ты сейчас уйдешь. С детьми.
Если он и ждал, что она будет противоречить, то ничем не показал этого.
— Оставишь мне пистолет.
Он попытался привстать на локте и тихонько застонал. Левая нога Гельфера лежала под неестественным углом к корпусу, сломанная в колене.
— Ты только помоги мне добраться до угла дома. Если.… Если они увидят, что вас нет, они выйдут… Много я не обещаю, но одного — двух я подстрелю. По крайней мере, я задержу их. На некоторое время.
Она молчала. Что можно было сказать?
— Ты передай, пожалуйста, и Маньке, и детям, что я их очень люблю.
Он остался лежать, в густой тени полувековой сосны, в десяти метрах от крыльца дома, опираясь спиной на шершавый, липкий от смолы, ствол. Она отдала ему пистолет и поцеловала колючую от отросшей щетины щеку. Он придержал ее за руку, совсем легко, касанием, почему-то, холодной и сухой ладони и, прикрыв глаза припухшими, ставшими похожими на черепашьи, веками, проговорил одними губами:
— Спасибо, — потом пушистые, рыжие ресницы поднялись, и он посмотрел на нее своим обычным, совиным взглядом круглых, внимательных глаз. — Это, оказывается, совсем не страшно, Ди. Глупо, заканчивать дорогу так, но совсем не страшно. В постели было бы страшнее.
— Там предохранитель… — зачем-то сказала Диана.
— Я умею стрелять. Уходи. Постарайтесь выжить. — Он улыбнулся одним углом рта. — Будет обидно, если все зря…
Он переложил пистолет в правую руку.
— Прощай, Арт, — сказала Диана и скользнула в темноту, подхватив на руки дочь.
Одетый во все темное Марк бесшумно двигался сбоку, в метре от нее и чуть впереди. Диана почувствовала, что лицо у нее совершенно мокрое от слез, хотя она не понимала, что плачет. Та, вторая женщина, внутри нее, рыдала навзрыд, а она, сосредоточенная и целеустремленная, не имела такой возможности. Хотя, как хотелось, Боже мой, как хотелось, зарыдать в голос. Некрасиво, по-бабьи, размазывая тушь. И смыть с рук, засохшую уже, кровь.
Потом. Все потом.
Под ногами зашуршал песок. Они взяли влево, ближе к кустам — там начиналась тропинка вдоль берега, и оттуда можно было переправиться на другую сторону, оставаясь невидимыми из дома — обзор перекрывала старая, рассохшаяся ветла, склонившаяся к самой воде. И тут Марк резко остановился, настолько резко, что Диана чуть не налетела на него, и медленно-медленно присел.
Сквозь удары сердца, звучавшие в голове, как барабаны, Диана услышала звук падающей в воду струи. А еще через несколько секунд, когда глаза привыкли к темноте, на фоне черной, глянцевой поверхности реки, различила у самой кромки воды, как раз у ветлы, куда они стремились дойти, черный силуэт человека.
Он мочился в воду, и именно этот звук — к их счастью, услышал Марк. Еще несколько метров — и они бы налетели на него с разбегу. Но и сейчас ситуация была немногим лучше. Если человек повернется, то их шансы быть обнаруженными будут 50 на 50. Звук бьющейся о воду струи стал чуть тише, потом прервался несколько раз и затих. Человек у воды несколько раз характерно передернул плечами. Звук закрывающейся «молнии». Мужчина, посвистывая, пошел вдоль берега, подсвечивая себе фонарем.
И тут Диана увидела, что Марк, припав на колено, держит его на прицеле арбалета. Молча, почти не шевелясь, разворачивая корпус, как учил его Костя, вслед за перемещающейся вдоль кромки реки, фигурой. Охранник остановился, сунул фонарик подмышку. Щелкнула зажигалка, и в темноте затлел огонек сигареты. Теперь Диана различала профиль сына — склоненная к легкому прикладу, голова — серый силуэт на черном фоне. Она поняла, что не видит выражения его лица, и, мысленно, поблагодарила судьбу за это. Ей, почему-то, совсем не хотелось запомнить его таким. Марк ждал. Еще пять-шесть шагов и они, оставаясь невидимыми, скользнут в заросли, на узкую неприметную тропку. Шаг. Еще шаг. Спина часового исчезала в сумраке безлунной ночи. Дашка у нее на груди дышала глубоко и спокойно, словно лежала в своей кроватке, уткнувшись носом в подушку и выпятив вперед, чуть капризно, губки.
— Ну, — подумала Диана, — давай же, иди. Иди, сукин сын!
Но он обернулся, не дойдя до камышей на той стороне пляжа, и двинулся в их сторону, напевая что-то себе под нос. Луч фонаря скользнул по кустам в полутора метрах от них. Плясал в воздухе, надвигаясь, огонек сигареты. Дистанция сократилась до десятка метров. Сердце билось у Дианы в горле. Но двигаться, до той поры пока был хоть один шанс не выдать себя, было нельзя. Восемь метров. Луч фонаря белым пятном скользит по песку. Шесть. В мире не осталось ничего, кроме шуршащего звука песка под ногами идущего, гудения комаров и плеска воды. Свет упал на них внезапно. Замер. Тонко тренькнула тетива. И это был единственный звук, прервавший гармонию ночи.
Луч медленно опустился на песок. Потом фонарик с глухим стуком упал охраннику под ноги. Человек остался стоять и сигарета в его губах, по-прежнему, горела в ночи маленькой красной звездочкой. А, еще через секунду, он, кучей тряпья, осел на землю. Сначала подогнулись ноги, а потом тело медленно и беззвучно завалилось на бок. Так падает тряпичная кукла. Так складывается марионетка, брошенная кукловодом. Так падает труп. Живой человек не может так упасть. И, еще до того, как луч лежащего фонаря упал на лицо человека, Диана знала, что он мертв. В желтом, от подсевших батарей, электрическом свете она узнала убитого. Это был Лёлек, на тридцать минут переживший своего напарника — Болека. Он тоже умер мгновенно. Из его правой глазницы торчало оперение короткого арбалетного болта. Диана с ужасом посмотрела на сына. Он по-прежнему стоял на одном колене, опустив арбалет.
— Сынок, — выдавила из себя Диана и сама не узнала своего голоса.
— Я в порядке, мам, — прошептал он.
Она слышала, что он не в порядке. Совсем не в порядке.
Он качнулся и упал лицом в песок. Руки Дианы были заняты Дашкой, она неуклюже села рядом с сыном. Он лежал, дрожа всем телом, как от лихорадки — то ли плакал, то ли истерически смеялся — но при этом, не издавая ни звука.
Диана чувствовала, что время, отведенное на побег, уходит, как вода, сквозь пальцы. Сколько еще есть? Минута? Десять минут? Пять? Она тронула сына за плечо, переворачивая на бок. Он всхлипнул и уткнулся головой ей в колени — угловатый, ищущий защиты подросток. Что она могла ему сказать? Чем утешить? Что объяснить? Что можно объяснять в нескольких шагах от тела человека, которого Марк только что застрелил из подаренного отцом арбалета?
— У нас не было другого выхода, сынок, — прошептала она. — Выхода не было. Или он нас, или мы его. Спасибо, что спас нас, сыночек. Спасибо тебе.
Она подумала о том, кто остался сидеть в кресле, у телевизора, на втором этаже их дома. Вспомнила звук биты, ударившей в основание черепа, кровь на своих ладонях.
