к лицу.
— Привет, — повторил он. — Я — дядя Миша, друг твоей мамы. А ты кто?
— Я? — спросила копия, слегка растерявшись. — Я — Мариша, ой, Марина! — поправилась она.
— Очень приятно, — сказал он серьезно.
— И мне, — сказала Плотникова-младшая, но по ее лицу было видно, что она не до конца уверена, приятно ей новое знакомство, или нет. Для подтверждения, она подняла глаза на маму, но мама, склонив голову набок, с укоризной смотрела в глаза Сергееву.
— Ну, — спросила она, — познакомились? И почему Киев такой маленький город?
— Давай потом, — произнес Сергеев негромко. — Встретились, так случилось. Не всю же жизнь ты от меня ее прятала бы? Так?
И обратился к Марине.
— Как ты смотришь на то, чтобы пойти пообедать вместе?
— Может быть, ты спросишь у меня? — Плотникова насмешливо подняла бровь.
— А, что если я спрошу у вас? У обеих?
Плотникова-младшая растерянно переводила взгляд с Сергеева на мать, явно не понимая, как вести себя дальше.
— Принимаем приглашение? — спросила Вика у дочери.
Та несмело кивнула и улыбнулась, показав зубы, закованные в металлические брекеты — этакий маленький черноглазый вампиренок.
— Пошли, — сказала Плотникова. — Или поехали?
— Наверное — поехали. День хороший, посидим на воздухе. Тебе, красавица-девица, мороженое можно?
— Можно, наверное. Если мама не против.
— Мама не против, — ответила Вика.
Плотникова-младшая с удовольствием забралась на заднее сидение «Тойоты» и, поглядывая на нее в зеркало заднего вида, Михаил заметил, что девочка рассматривает его настороженно, как ему показалось, с недоверием.
Плотникова-старшая уселась впереди, рядом с ним, сдвинула красивые колени, оправила, в меру короткую, белую юбку и, скрестив руки на своей ярко-красной сумке от Валентино, вопросительно посмотрела на Сергеева. Можно сказать, даже с вызовом посмотрела. Мол, да, у меня дочь, взрослая девочка! Ну, и что?
— Кто ж тебя так обидел? — подумал Михаил, заводя машину. — Почему ты выставляешь иголки, ожидая нападения, подвоха там, где его не следует ожидать? Зачем ты прилагаешь столько усилий, чтобы держать дистанцию? Какая история стоит за всем этим? Что научило тебя так «не любить»? Даже испуганный еж разворачивается со временем, а ты, похоже, лишена умения раскрыться. Так и катишься по жизни колючим шаром, поверив, что иначе нельзя.
— Предлагаю целую программу, — сказал он, выворачивая на Крещатик, — обед — это раз. Парк — это два. Кино — это три.
— Мы с мамой хотели пойти на Сенку, — сказала Марина.
— Почему нет? — легко согласился Сергеев, — едем? Твоя машина где? — спросил он Вику.
— Оставила у дома. Надо хоть иногда ходить пешком.
— Тоже правильно. Можем оставить возле Сенного мою и пройтись немного.
— Давай не превращать все в спектакль, — сказала Вика сдержанно. — Делай, как тебе удобно. Мы ведь сломали твои планы?
— Если честно, — сказал Сергеев, — то все планов и было, что пройтись по Бессарабке и набить холодильник. Ты, как думаешь, что мне приятнее?
Она пожала плечами.
— Ну, так что, на Сенку?
Машину действительно удалось припарковать с трудом — в воскресные дни припарковаться рядом с блошиным рынком было проблемно.
Маринка шла впереди, рассматривая вещи, выставленные на тротуаре, заглядывая на лотки с разложенным по ним хламом, среди которого, еще несколько лет назад можно было найти поистине бесценные вещи. Судя по всему, это доставляло ей истинное удовольствие.
Михаил с Плотниковой шли сзади, не под руку, а просто рядом, как малознакомые люди.
— Она рисует? — спросил Сергеев.
— Да.
— Хорошо?
— Для ее девяти — прилично. Ее хвалят.
Она изо всех сил старалась не показать, что гордится талантом дочери — говорила со всем возможным равнодушием.
— Прекрасное увлечение для девочки. Покажешь, как-нибудь?
— Послушай, Сергеев, давай не будем…
— Что — не будем?
— У нее уже был один отец, зачем повторять?
— Родной отец?
Вика рассмеялась, то ли с горечью, то ли иронично — не разберешь.
— Нет, дополнительный. Родного, на ее счастье, она не знала.
— Так плохо?
— Гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.
— Если мне позволено будет спросить…
— Зачем? Ты же бережешь свои тайны, Сергеев? Дай мне хранить мои.
— Представь на секунду, что я берегу не свои тайны?
— Чужие и опасные? — спросила она с издевкой.
— Гораздо более опасные, чем ты можешь себе представить. И уж точно — чужие.
— Ах, какие мы загадочные!
— Ты зря смеешься, — сказал он, — совершенно несмешная вещь хранить чужие секреты…
— Знаешь, Миша, — Вика поправила соскользнувший, было, с плеча ремешок сумки, — более всего в жизни не люблю чего-то не понимать. И позеров не люблю. До дрожи. Знаешь, тех, кто дует вокруг себя радужный шар — мыльный такой пузырь, весь в разводах. Они всем его демонстрируют, врут, что это размер их личности, а это, на самом деле, махонький кусочек мыла. Тоненькая такая плёночка вокруг абсолютной пустоты. Коснешься его, хлоп, а личности-то и нет, и пальцы в чем-то скользком. Так вот, с тобой у меня постоянное ощущение, что меня обводят вокруг пальца. Такое неприятное двойственное чувство. Знаешь, я ведь впервые в жизни сплю с мужчиной, которого не понимаю. Я не знаю, действительно ли ты хранитель чужих тайн, настолько порядочный, что трудно себе и представить в наше- то время. Или, все-таки, ты — тот самый мыльный пузырь?
— Попробуй, дотронься!
— А толку?
— Тогда поверь на слово.
— Вот уж чего делать не собираюсь.
— Иногда я думаю, чего в наших отношениях больше — любви или ненависти?
— Влечения.
— И все?
— Пока — все. И у меня нет желания превращать это во что-то большее. Мы оба получаем то, чего хотим. Причем тут любовь? Причем тут ненависть? Мы встречаемся, когда хотим, общаемся, когда хотим, занимаемся любовью, когда хотим. А не хотим — ничего этого не делаем. Все прекрасно, господин Хранитель! Зачем нам усложнять? Дети, семьи, родственники, проблемы. Потом — недовольства, ссоры и прочие радости.
— Знаешь, Вика, я думал, что все и так сложно.
— Ага, сейчас ты скажешь, что у тебя такое в первый раз! Сергеев, я очень удобная! Мне не надо
