— Трое, — ответил Матвей.
— Связь с ними есть?
— Есть. Пока приказано соблюдать радиомолчание.
В палатку влетел молодой, лет двадцати пяти, парень, небольшого роста, хрупкий, стриженный коротко, почти налысо и лопоухий до смешного. Но с таким взглядом глубоко посаженных карих глаз, что желание смеяться отпадало немедленно.
— Командир штурмовой группы…
Начал, было, он, но Равви махнул рукой и сказал:
— Вижу, что прибыл! Вот что, Вадюша, бери своих архаровцев и дуй к вертолету. Занимайте позицию и ждите вот их, двоих — он указал на Сергеева и Молчуна. — Как подойдут — атакуйте. Пленных не брать. Будут живые — допросить и в расход. Дальше сопроводишь через мост, если надо — дашь, кого из своих, до места довести. Ты Сергеева знаешь?
Вадим бросил на Михаила быстрый взгляд и кивнул.
— Помню. Виделись.
— Ну и отлично! Там, на позиции в гнездах — три снайпера. Они помогут. Используй.
— Хорошо, командир. — Сказал парень чуть не по-уставному. — Разрешите исполнять?
— Давай, работай!
— Равви, — сказал Матвей, вполголоса, когда командир штурмовиков выскочил вон, — может быть не надо? Пусть себе… Что мы, Мишу в другом месте не переправим, конце концов… Ребят же положим.
Равви глянул на него так, что будь Мотл попугливее, точно бы попытался убежать.
— Отдохнуть сейчас не приглашаю, — обратился Равви к Сергееву и Молчуну, — как я понял, времени у вас нет. А вот, если будет у вас на то желание — погостить попозже, так это в любой момент. Милости просим! Ты проводишь, Мотл?
— Провожу, — сказал Матвей.
— И в дорогу пусть соберут ребятам.
— Хорошо, Равви.
— И ночного видения прибор пусть положат, я обещал.
— Хорошо, Равви.
— Рад был видеть тебя, Миша. Предложение мое остается в силе.
— Спасибо, полковник, я подумаю.
— Ты всегда так говоришь.
— Дамаск далеко, — сказал Сергеев, — и ты, пока, обойдешься и без меня. Но за приглашение — спасибо.
Равви улыбнулся. С одной стороны у него во рту были стальные коронки, отчего улыбка получалась несильно приветливой.
— Пошли, — сказал Матвей от входа, — скоро девять. В десять они обычно взлетают.
На улице стало еще холодней. Изо рта шел пар, трава быстро покрывалась инеем. Судя по всему, к ночи могло быть намного ниже ноля. Хоть зимы после Потопа были теплыми, но климат был неровным, и временами становилось так холодно, что столбик термометра опускался до минус двадцати, двадцати пяти, чтобы через несколько дней опять взлететь на плюсовые отметки.
— Есть что-то, что тебе конкретно нужно, — спросил Матвей, пока они шли к фургону с продовольствием. — Ну, там — патроны, гранаты.
Сергеев покачал головой.
— Лекарства?
— Спасибо, Матвей, все есть. Еды немного возьму, и таблеток обеззараживающих для воды — у нас кончаются. А прибор, что полковник говорил — не надо. Зачем он мне?
— Если я не выполню приказ — старик огорчится.
— А кто ему скажет?
— Я. Я ему никогда не вру.
— Договор у вас такой?
— Религия не позволяет.
— Слушай, Матвей, ты хоть мне не заливай, на счет религии. Я же тебя не первый год знаю. Прямо уж, если соврешь — у тебя язык отсохнет.
— Тогда зачем глупые вопросы задаешь? Не вру я ему — и все.
— А мне — соврешь?
— И не сомневайся. Кто ты мне? — Матвей невесело улыбнулся. — Гой. Хоть и наш, но, все равно, гой.
Они остановились возле фургона, и Матвей постучал костяшками пальцев по крашенному зеленой краской борту. В ответ на стук, из-под полога высунулась заспанная женщина, с волосами, прикрытыми черной косынкой, завязанной на манер банданы. Из-под банданы лезли на лоб рыжие непокорные пряди. Увидев Мотла, она улыбнулась, сразу сделавшись моложе и привлекательнее, и, через минуту, перед Молчуном и Михаилом лежали несколько упаковок армейских сухарей, банки с тушенкой, пакет с вяленым мясом, соль в белой тряпице и десяток бульонных кубиков.
Матвей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока они паковались и, дождавшись, наконец, быстрым шагом отвел их к палатке с оборудованием, где вручил Михаилу таблетки и тяжелую коробку с прибором.
— Ты уверен, что патронов не надо? — спросил он еще раз.
— Хватит, — сказал Михаил. — Нести тяжело. Но за заботу — спасибо.
Подольский насмешливо фыркнул.
Лагерь, почти проснулся, наполнился голосами, в том числе детскими. У рукомойников, которые вешались на стойки у задних стенок палаток, появились люди.
— Слушай, Матвей, — спросил Сергеев, — помнишь, когда я раненый лежал, сестричка за мной ухаживала? Ириной звали.
Матвей оглянулся через плечо, сверкнул черными глазами, и снова ссутулился.
— Помню, конечно. Ты ребенком интересуешься? Или ей?
— Считай, что всеми сразу, — сказал Сергеев не очень дружелюбно. Тон, которым Подольский задал вопрос, ему откровенно не понравился. — А что — есть ребенок.
— Нет, — отрезал Матвей, не оборачиваясь. — Ты пустышкой оказался. Или Бог не дал. А она — в кибуце под Киевом. Жива — здорова.
— Что-то я тебя не пойму, Матвей. Обидел я тебя чем?
— Ты тут не причем. Не бери в голову. — Сказал Подольский. — Зачем тебе лишнее?
— Лишнее? — подумал Сергеев, глядя на узкую спину Мотла, маячившую перед глазами. — Судя по твоему тону, дружище, совсем не лишнее. Чем-то я тебя зацепил. Может быть, вопросом своим сейчас — как по живой ране, подернутой корочкой. Значит, есть что-то, что я не знаю, а ты мне, как мужик мужику, ни за какие коврижки не скажешь. Гордость не позволит.
При отходе Сергеев еще раз восхитился местом, выбранным для лагеря. Стоило сделать полсотни шагов — и он исчезал, словно его и не было. Еще через полсотни шагов, лес прятал звуки и запахи.
По овражку, ведущему к тропе, он шли быстро, но на бег не переходили. Матвей бежать не мог, он даже от быстрого шага задыхался, и они были вынуждены делать остановки каждые двести метров, чтобы дать ему отдышаться.
— Не лети, — попросил Сергеев, — успеем. Чего ты с нами пошел? Мы и сами дорогу знаем.
— Не обращай внимания. — Дышал Матвей тяжело, как ныряльщик. Глаза у него были, как у больного пса — слезящиеся и красные. — Я в порядке.
— Что с тобой? — спросил Сергеев. — Не бережешь ты себя, Матвей. На кого Равви хозяйство оставит?
Подольский засмеялся, с присвистом втягивая воздух.
— Так он тебя звал. Ты же не идешь.
Между деревьями пронеслась целая стая крупных галок, оглашая лес хриплыми криками. Трава под ногами была скользкая, словно масло разлили. На подъеме Матвей даже упал.
