— Я — то тут причем? — спросил Сергеев, помогая Матвею встать. — Это твое детище, тебе и распоряжаться. Со временем, конечно, дай, Бог, Равви долгих-долгих лет.
— Никак я не пойму, Миша, — сказал Подольский и сплюнул густую, тягучую слюну, — ты ж вроде парень опытный. Не новичок. Равви, слава Богу, жив и здоров, о нем не беспокойся. Его года не берут. А мне не о наследстве, мне о наследниках думать надо. А их нет.
— Шутишь, наверное. Ты же на добрый десяток лет меня моложе. Успеется еще о наследниках подумать.
Сергеев почувствовал, как Молчун тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел, как парнишка отрицательно качает головой.
— Да, нет, — сказал Матвей, — тут уж разницы нет — моложе или старше. Я сам с Каховки, если помнишь. Я тебе рассказывал. А что после того, как смыло Запорожье, к нам вниз пошло, ты знаешь. Я и сам видел, как люди, попав на пару секунд в воду, сгнивали заживо. Кто за день, кто за неделю. И те, кто умирали за неделю, завидовали тем, кто умер за день.
Он опять споткнулся, почти потерял равновесие и сел, привалившись спиной к серому и мокрому стволу осины.
Сергеев оказался чуть ниже его по склону, как раз лицом к лицу, и натолкнулся взглядом на взгляд Подольского. И был этот взгляд полон такой беспросветной тоски, такой боли, что Сергеева сразу же бросило в холод. Словно кто-то невидимый задул ему под одежду снежной пыли — мелкой, с колючей ледяной крошкой.
— Там я чего-то и хватанул, — продолжил Матвей, глядя на спутников, но, если приглядеться, то скорее, мимо них, туда, где в низине уже начал скапливаться туман. — Что именно — я не знаю. Никто не знает. Что живой — это повезло. А вот с детьми… С детьми — определенность полная. Не будет у меня детей. Это я Ирину попросил, чтобы она с тобой спала. Ты — пришлый. Пришел, ушел — кто тебя помнит? А это был бы наш сын. И никто бы не знал, что он еще и твой.
— Я не знал, — сказал Сергеев растерянно, испытывая, почему-то, острое чувство вины, за те события двухлетней давности. За хриплые стоны, за жаркое белое тело на черной ткани расстеленного спальника, за легкий, сладковатый запах пота и женщины, который еще долго держался в его палатке, когда она уходила. Хотя чего тут было виниться? Он вспомнил ее торопливые, короткие поцелуи, как дрожали ее колени и губы. Каждый должен был получить то, что хотел. Только Матвей остался ни с чем, а, может быть, даже в минусе.
— Она от тебя ушла, — спросил Сергеев. — И за того случая? Из-за нас?
Подольский замолчал, несколько раз подряд моргнул, напомнив Михаилу сову, а потом сказал тихо:
— Нет. Я ее отослал.
— Не смог простить?
Матвей рассмеялся, словно закаркал.
— Не глупи, Сергеев. Ты-то тут причем? Это не мне ее, тут ей меня прощать надо!
У Сергеева на этот счет имелись свои воспоминания и соображения, но он решил не перечить.
— Зачем отослал?
— Чтобы она не видела, как я дохну! — просвистел посаженными легкими Подольский. — Чтобы я не имел причин для слабости!
— Брось, Матвей, — сказал прозревший за доли секунды Михаил, — чего б это тебе дохнуть?
Все стало на место. Отдышка, белый пух, покрывающий его голову, словно тело новорожденного птенца, красные пятна на щеках, морщины, изменившие лицо до неузнаваемости.
Сергеев развернулся и тяжело уселся рядом с Подольским. По другую сторону от Матвея сел Молчун. Вода на палой листве превращалась в ледяную пленку. Капли, стекавшие по стволу осины — в ледяные шарики. Их дыхание — в белые струи пара, выпадавшие влагой на одежду за доли секунды.
Не задумываясь, видит ли их кто-нибудь, Сергеев потащил из кармана сигареты и закурил. Влажный табак трещал от огня, дым был горек.
— И мне, — попросил Матвей.
Молчун ничего не просил, просто взял сигарету сам.
— У тебя рак? — спросил Сергеев.
— Хер его знает, — Подольский потер лицо ладонью, словно пытался разгладить сетку морщин, превращавших его в старика день ото дня. — Наш лекарь обстучал, обнюхал, но что он может? Оборудования нет, лекарств — нет. Ничего нет. Рак, конечно. Я десять килограмм за три месяца потерял. Волосы выпали.
— Ну, волосы от рака не выпадают…
— Брось, Миша, они у меня по всему телу выпали. Ты еще скажи, что это от неправильно питания.
— Боли есть? — спросил Сергеев, догадываясь, что услышит.
— Я второй месяц на морфии.
Матвей докурил, и отбросил окурок в сторону залихватски, щелчком.
— Знаешь, — сказал он почти весело, — я после того, как в Потоп выжил, даже курить бросил. В один день. Думал, вот теперь буду жить долго и счастливо. Чего ж здоровье гробить? Ладно. Это я разнюнился. Все, закончили сопли и слезы. Вместо меня, скорее всего, будет Вадик. А к лету — из Израиля обещали прислать настоящего раввина. Будет у нашего Полковника свой политрук. Только как он тут питаться собирается — лично для меня — загадка. Разве, что есть какие-то послабления на случай войны и прочего. Ты случайно не знаешь?
— Что я могу об этом знать? — спросил Сергеев, и добавил. — Вот, значит, откуда «галилы»?
— Оттуда, оттуда, — подтвердил Подольский. — Нас на Ничьей Земле больше двух тысяч человек. Армия. Пошли, Вадик заждался.
Он, кряхтя, поднялся на ноги и потрогал руками покрасневшие уши.
— Холодно, — пожаловался он, — надо было шапку одевать.
Вадик действительно заждался. Он лежал почти в том же месте, где на рассвете лежали Молчун и Сергеев, и рассматривал ожившие с наступлением утра позиции охотников в бинокль. Перед ним лежал «уоки-токи» и укороченный «Калашников» со сдвоенным магазином. Заметив, что они подошли, Вадим соскользнул с пагорба и оказался рядом с ними.
— Что так долго?
— Так получилось, — сказал Матвей, — что тут у тебя?
Вадим осклабился и сказал, смешно морща веснушчатый нос:
— Группа на позиции. Снайперы цели определили. Гранатометчики готовы. Можно начинать?
Парень так задорно рвался в бой, что было невооруженным глазом заметно — он получает удовольствие от самого процесса боевых действий. Хорошего преемника имеет Равви в перспективе. Гуманиста.
— Сколько там народа?
Вадим пожал плечами.
— Если мы правильно посчитали — двадцать человек. Но еще могут быть люди в палатках.
— Готовятся к вылету? — спросил Сергеев.
— Есть такое дело.
— Хреново будет, если взлетят, — сказал Матвей и покачал головой.
— Не взлетят, Мотл!
— Если поднимутся, — подтвердил Сергеев, — тогда — туши свет! У них по шесть ракет на вертушку. Мало не покажется. Ты, кстати, учти, РПГ эту тушу не берет.
— Знаю.
Улыбка у Вадика была, что ни на есть людоедская.
— Бить, в случае чего, будем в десантный отсек, там двери сняты, чтоб с пулеметами легче было управляться. В палатку слева не стрелять — наблюдатели говорят, там склад боеприпасов.
И обратился к Матвею:
— Разрешите начинать?
