Тот же ветер шевелил разукрашенную красными потеками седую бороду. Нет, это при жизни она была бородой, придававшей хозяину величие и строгость! А после смерти – она стала бороденкой. Грязной, свалявшейся, жалкой…
Привычным движением Сервий отправил меч в ножны и поднял взгляд на пылающий монастырь, на разгорающиеся деревенские дома, на разбегающихся в разные стороны коз и кур, на разбросанные повсюду мертвые тела, на Двенадцать всадников, чьи мечи, копья и стрелы без устали разили оставшихся в живых…
Верхняя губа командира Легиона по-волчьи подергивалась, глаза были холодны и настолько лишены эмоций, что приблизившийся подчиненный невольно перекрестился, словно глянул в лицо самой Смерти.
И его страх не укрылся от Сервия.
Страх – это хорошо. Страх – куда надежнее, чем слова угрозы, чем деньги или обещания вечной жизни. Страх держит прочнее.
Легко, словно юноша, Сервий взлетел в седло, и конь прянул под ним, широко раздувая ноздри, пошел боком прочь от пожара, от ревущего неистово очистительного пламени.
– Тела сжечь, – приказал командир Легиона, не повышая голоса. – Все сжечь, до головешек, до пепла. В полдень нас здесь быть не должно.
Подчиненный кивнул и, с явным облегчением развернув коня, бросил его прочь галопом, в дымную, истекающую криками ужаса деревушку.
Сервий огляделся и, завидев убегающего прочь полуголого мужчину, тронул вороного вослед, сначала неспешно, потом быстрее и быстрее…
Вороной с хрустом стоптал беглеца, затанцевал на месте, тряся головой и похрипывая, повернул, повинуясь узде, натянутой сильными, мускулистыми руками хозяина.
Сквозь клочья густого вонючего дыма вниз смотрело яркое весеннее солнце.
Глава 14
Конечно, человек может не есть несколько дней и от отсутствия воды погибает во много раз быстрее, чем от отсутствия пищи. Но это не значит, что беглецам не хотелось есть. Теперь, когда у них было вдосталь воды, все трое вспомнили, что не ели уже больше суток.
Сухой паек – он и есть сухой паек. Он не предназначен для гурманов. Он предназначен для того, чтобы в организм поступило нужное количество калорий. Получить удовольствие от поедания концентратов и высушенных продуктов может только очень голодный человек, но после многочасовой почти безводной голодовки в условиях пустыни поднимать вопрос вкусовых качеств было бы смешно. Главное – можно восстановить силы.
– Пайки у них американские, – сообщил спутникам дядя Рувим, разглядывая упаковку. – Судя по маркировке – для контингента в Ираке. А забрасывали наших оппонентов с территории Иордании. Любой самолет над территорией Израиля вызвал бы ответные действия ПВО. Так, Арин?
– Возможно, – согласилась та, примостившись между двумя валунами так, чтобы получить опору для спины. После укола девушке стало гораздо лучше, а после еды – потянуло на сон. – Что это меняет, профессор? Они благополучно высадились, и вот теперь мы здесь… А ПВО ничего не видели. Помощи нам ждать, как выяснилось, неоткуда…
– Пытаюсь понять общую картину, – пояснил Кац. – Потому что на сей момент у меня она не складывается. Никак. Есть несколько догадок, но назвать их мало-мальски приемлемой теорией я не могу. Интеллект не позволяет. Но обязательно с вами поделюсь… О, shit!
Он скривился и застонал, зацепив раненую половинку зада.
– Больно-то как! Я, знаете ли, давно не воевал и не имел в планах возвращаться к этому занятию. Война – не самый приятный труд…
– И у меня картинка не складывается. Мне почему-то представлялось, что археолог достаточно мирная профессия. И если бы кто-то сказал, что дядя Рувим на моих глазах будет перерезать глотку человеку, я бы никогда этому сказочнику не поверил, – вступил в разговор Валентин.
Профессор Кац хмыкнул.
– Ну, со мной как раз все абсолютно понятно. Я не всю жизнь был археологом. В ЦАХАЛе[67] я закончил службу командиром диверсионной группы, участвовал сначала в Шестидневной войне, а потом в войне Судного дня. Каждый раз, приезжая в Каир, я благодарю Бога за то, что годы меня сильно изменили. Командующий Южным фронтом генерал Хаим Бар-Лев лично наградил нас за рейд по египетским батареям ПВО, а он зря награды не раздавал, и, знай египтяне, кто именно приезжает к ним в гости в Университет…
– А в промежутках между войнами ты возвращался в археологию?
– А как ты думал? Живя в постоянно воюющей стране, надо все успевать, никуда не денешься. Благо, воюем мы быстро! В нашу профессию идут разные люди. Эхуд Нецер, открыватель могилы Ирода, например, архитектор. До того, как уйти в археологию, он проектировал жилые кварталы в Тель-Авиве. Генерал Ядин в науку с должности начальника Генерального штаба ЦАХАЛа. У них и общего-то – только призвание. Вы помните, откуда я знаю Ядина?
– Совместная экспедиция, – ответила Арин быстро. – Вы с генералом работали на первых раскопках в Мецаде. Я же читала!
– Положим, мы с генералом – это очень громко сказано, – возразил дядя Рувим. – Конечно, он тогда был уже не генерал, а бывший генерал, но величина поразительная, а я так – никто, студент… Погулять вышел. Но тогда ваш покорный слуга высказал совершенно отличную от генеральской точку зрения. Можно сказать – вредную точку зрения. И Ядин рассвирепел, а когда он свирепел, то лучше было слиться с пейзажем и не отсвечивать! Практически вступить с ним в конфликт означало закончить карьеру, еще толком ее не начав, правда, в момент спора я этот аргумент не воспринимал. Дело в том, что Ядин, несмотря на отставку, имел колоссальное влияние и на Генеральный штаб, и на армию, и на мир археологии. С его мнением одинаково считались и вояки, и мирные ученые. Как можно было противостоять такому всестороннему авторитету? Но об этом потом, если будет время… Я не буду утверждать, что он – израильский Эванс,[68] но в наших представлениях о том, какова была культура Израиля в древние века, в общепринятой интерпретации истории страны есть часть – и значительная часть! – взглядов самого Игаэля и его сподвижников… И вот студент, мальчишка (а мне в шестьдесят пятом было ровно восемнадцать лет, и был я нахален и дерзок не по годам, репатриант, сын репатриантов, едва не сгоревших в огне Второй мировой, ошалевший от величия момента и уверенный, что говорить то, что думаешь – его прямая обязанность), попадает в достаточно щекотливую ситуацию. По идее, я должен был молча махать лопатой и смотреть на Игаэля Ядина снизу вверх – поверьте, он этого вполне заслуживал – но не сложилось. Я решил, что умнее меня в экспедиции нет, и всунул свой наглый пятак в святая святых – в легенду о Мецаде. Получилось некошерно. Тем более что моя версия, хоть и не отличалась патриотизмом и красотой, зато куда более походила на правду, чем та, которую объявили официальной. Слишком много нестыковок, слишком много предположений, удобных для создания образа несгибаемых героев…
Странно, подумал Шагровский, все странно. Этот разговор о каких-то событиях незапамятных времен – к чему он сейчас? Разве об этом надо думать? Разве об этом надо говорить? Мы сидим, забившись в нору, как испуганные мыши, за нами идет охота, и все мы понимаем, что стали дичью, за которой следят опытные стрелки. Мы едва не умерли две ночи назад. Мы едва не погибли несколько часов назад. Мы… Я… Я впервые в жизни убил человека. Девушка, которая мне нравится, расправлялась с врагами с ловкостью опытного пращника. Я видел, как мой милый дядюшка нарезает на ленты раненого пленника… И от всего этого меня не вырвало!
– А они не были несгибаемыми героями? – спросил Валентин. – Все, что я читал о защитниках крепости, рассказывает об этом…
