только собеседники, сидящие с ним за одним столом. – Знаю о том, что ваши связи с кардиналом Гумбертом тесны и имеют под собой значительную выгоду. Знаю также о вашей симпатии к папе, более того, скажу откровенно, его святейшество Лев Девятый, лично мне более симпатичен в поступках и чаяниях, чем патриарх Кируларий.[77] Потому что понятен…
– А как по мне, – прервал его Василий, краснея лицом, – так…
– Оба достойные люди, – сказал Ираклий низким, полным скрытой угрозы голосом. Тон был таков, что даже безрассудно отважный человек дважды задумался бы, прежде чем решился перечить говорящему. – Оба. Мы не служим ни Риму, ни Константинополю. Мы служим идее, а у нее нет дома. И попытка низложить патриарха, и анафема, которой патриарх предал папских легатов, одинаково губительны для дела Церкви. Для Бога губительны. Но наш долг помнить, что, как бы люди не делили свою веру на праведную и неправедную, на истинную и ложную, а верят они в одно…
– Во имя Отца, Сына и Святого духа… – Людвиг с Василием осенили себя крестами вслед за Ираклием.
– Вот и хорошо, – усмехнулся он краем сжатого в линию рта. – Значит, можем двигаться дальше. И я попрошу вас, братья, запомнить, что с этого момента кто ослушается веления Того, кто сейчас Первый, и станет на сторону одной из противоборствующих сил, будет признан предателем и очень быстро закончит свои земные дела. Это я вам обещаю! Я! И надеюсь, что вы донесете мысль до своих наемников.
Сероглазый и длинный кивнули, не сводя с пришлого встревоженных глаз.
Гость действовал на них, как удав на кроликов, безо всяких видимых причин. Просто от него исходила такая сила, что любой, оказавшийся рядом, чувствовал, как она давит, словно тяжелой рукою пригибая за шею к земле.
Ощущение было настолько явственным и настолько неприятным для этих двоих, тоже привыкших повелевать и вершить человеческие судьбы, что с их лиц не сходило выражение глубочайшей озабоченности. Конечно же и тот, кто назвал себя Людвигом, и второй, назвавшийся Василием, от начала понимали, что приезжий им не ровня, но чтобы проняло вот так… До дрожи в коленях… Нет, такого не ожидалось вовсе!
Ираклий чувствовал их растерянность и страх кожей, чувствовал, что они готовы к повиновению, какой бы приказ он им не отдал. Да, они оба были командирами на своей территории и умели управляться со своими отрядами, но здесь, сегодня… Лидер был один. Тот, кто говорил от лица Первого. До того, как эти двое научились повелевать, они учились подчиняться. Подчиняться слепо, беспрекословно, абсолютно – без этого не могло существовать дело, для которого их растили.
И еще тот, кто представился Ираклием, чувствовал поток восхищения, буквально изливающийся на него из густой тени у парапета. Оттуда, ощипывая грязными пальцами виноградную гроздь, ел его взглядом мальчишка-посыльный. Подобострастия в этом взгляде не было. Но была надежда. Надежда пойти следом, вырваться с маленького, пропитанного виноградным соком, материнской кровью и морской пеной острова в большой мир. В мир, где синюю прозрачную волну режут грены[78] больших кораблей, а не рыбачьих лодчонок, где тянутся к небу настоящие здания, а не голые пыльные скалы…
Ираклий едва заметно усмехнулся и поманил к себе пальцем толстого трактирщика, спешившего подать господам рыбу.
– Твой мальчишка? – спросил гость, указав на Спироса движением подбородка.
– Мой, – пролепетал хозяин харчевни, и глаза его заметались перепуганными мышами по одутловатой физиономии. – А что он сделал, господин? Украл что-нибудь? Если так – он будет примерно наказан…
– Успокойся, – Ираклий говорил совсем тихо, настолько тихо, что даже его собеседники с трудом разбирали слова. – Он ничего не крал. Сколько ты хочешь за то, чтобы отпустить его со мной?
Трактирщик выпучился на пришлого и едва не уронил тарелки.
– Зачем тебе мой сын? – спросил он испуганно и, как показалось Ираклию, действительно взволнованно. – Ты хочешь купить себе раба?
– Нет, – гость ухмыльнулся. – Если бы я хотел получить раба, то взял бы его без спроса… Я хочу купить ему другую судьбу! Успокойся, корчмарь, мне приглянулся твой малец. Он умен, и из него выйдет толк в моем деле.
Трактирщик открыл было рот, чтобы спросить, о каком именно деле идет речь, но передумал. Истертая рукоять меча, разрубленное ухо и леденящий душу взгляд собеседника оставляли не так много вариантов в определении профессии путешественника. И эти люди, ждавшие его на острове вот уже несколько дней… С приходом человека со шрамом они тоже преобразились и теперь от их присутствия тоже бросало в дрожь, а ведь еще вчера трактирщик пытался под шумок разбавить им вино!
Толстый хозяин трактира любил свое заведение, любил себя и очень хотел жить спокойно и счастливо. За годы далеко не безоблачной жизни он усвоил очень важное для сохранения здоровья качество – лучше больше слушать, чем больше говорить. Особенно если разговаривать приходится с человеком, который опирается не на посох, а на меч. И лучше соглашаться, если такой человек о чем-то тебя просит.
Трактирщик, в общем-то, любил сына, но не настолько, чтобы невзлюбить себя.
– Так что ты хочешь за Спиро? – переспросил Ираклий, не сводя с трактирщика своих темных недобрых глаз.
– Времена нынче тяжелые, – выдавил из себя трактирщик. – Где мне взять помощника?
– Наймешь, – отрезал гость и, вытащив из-за пояса кошель, выложил перед заботливым отцом пять золотых кругляшей. – Этого хватит?
Завидев деньги, корчмарь нетвердою рукою наконец-то поставил миски с кусками рыбы на стол и замер, не веря своему счастью. Пять золотых номизмов[79] с ликом императора Константина Восьмого! Пять настоящих золотых солидов!
Конечно же его любимый сын стоил этой суммы!
За эти монеты он бы продал мальчишку десять раз. Или пятнадцать. Более того, за эти монеты можно было купить не только этого маленького засранца, но и трактир, половину острова и любовь всех девственниц, а также зрелых женщин, живущих в окрестностях. Это в несколько раз превышало годовую прибыль его трактира, где сытный ужин, состоящий из кувшина вина, куска сыра, нескольких смокв да тарелки жареной рыбы, стоил всего две лепты.
Людвиг смотрел на Ираклия с нескрываемым неодобрением. Платить такие деньги за замурзанного десятилетку, готового услужить за медный грошик! Давать золото этому пузатому крестьянину, толстому греку, который боится своих гостей до обморока! Если бы северянин заинтересовался маленьким оборванцем, то не заплатил бы ничего. Достаточно было бы поманить мальца пальцем и швырнуть в лодку перед отплытием.
Этот наглый византиец слишком мягкосердечен и платит за то, что принадлежит ему по праву сильного!
Пока на лице Людвига отражались эмоции, Василий неторопливо отщипывал кусочки от питы, жевал и запивал вином, всем своим видом показывая, что происходящее его никак не касается.
Трактирщик же смахнул со столешницы золотые кружочки и, зажав их в кулаке так, что побелели костяшки, крикнул сыну осипшим голосом:
– Спиро! Спиро! Иди сюда!
Повторять не пришлось. Мальчишка появился рядом, словно балаганный черт из-за занавески, испуганный и радостный одновременно. Можно было быть уверенным, что разговор малец подслушал.
– Спиро, – сказал счастливый отец, сжимая в потной ладони свое внезапное счастье, – этот человек взял тебя в услужение. Теперь ты поедешь с ним…
– Ты рад? – спросил тот, кто назвался Ираклием. – Этого ты хотел?
Мальчик осторожно кивнул, все еще не веря, что желание сбылось.
– Путешествие будет трудным, – сказал Ираклий без тени улыбки. – Ты еще не раз проклянешь день нашей встречи.
Василий поднял одну бровь, но ничего не сказал, справедливо полагая, что молчание есть золото. Людвиг же скабрезно усмехнулся, но тут же спрятал улыбку и испуганно отвел взгляд.
Мальчишка ничего не ответил, только улыбался щербатым ртом.
