Раненый попытался подняться с колена, но не смог и смотрел на стоящих перед ним людей с ужасом и ненавистью.
– Нет, он не жалок, – произнес Спиро чужим, сиплым голосом.
– Правильно, он не жалок. Он омерзителен. Так?
– Да.
– Но он безоружен! Он ранен! Он истекает кровью!
– Мою мать, – просипел Спирос, захлебываясь от переполнявшей его ненависти, – убили безоружной. Ее изнасиловали по очереди четверо таких же пиратов, как он. А может быть, он и был одним из них, я не видел лиц. Потом они принялись резать ее ножами и запихивать в раны сено… Она кричала… Тогда они забили ей в рот огромный пучок травы и смеялись, пока она задыхалась. И кололи ее мечами… Око за око, господин. Око за око. Это закон Божий.
– Храни Господь ее душу… – сказал Ираклий. – Будет удобнее, если ты возьмешься за рукоять двумя руками. Клинок еще великоват для твоего роста. Занеси лезвие за голову, бей сплеча.
Клинок ударил раненого, но сил у мальчишки не хватило, и, скользнув по виску наискосок, железо лишь сорвало с черепа пирата кожу, но не пробило кость. Зато снесло бандиту ухо вместе с серьгой, и золотой полумесяц с куском мяса на нем упал на доски пирса. Пират зарычал от боли, так рычит раненый волк, и сделал попытку броситься на Спиро, но тут же, потеряв равновесие, рухнул на оба колена.
– Отлично, так даже лучше! – обрадовался приезжий и помог мальчику перехватить меч поудобнее. Он стал за ним, широко расставив ноги, и взял руки Спиро в свои, словно управлял марионеткой. – Еще разок! Сверху вниз! Вкладывай в удар вес!
Они уже были не одни на краю пристани. Некоторые из одетых в темное людей, закончив свою кровавую жатву, пришли посмотреть на последний акт ночной трагедии.
Меч описал в воздухе полукруг, клинок зашуршал, набирая скорость, и с мясным звуком вошел в тело в полутора ладонях от основания шеи. Хрустнула кость, лезвие на мгновение застряло в ране, и Ираклий подал рукоять на себя, совершая танцевальное движение. Мальчишка невольно повторил его с точностью, словно они с новым наставником составляли единое целое. Клинок выскользнул из раны, сделав разрез шире и глубже. Брызнула кровь.
Спиро уже не улыбался, он скалился, не отводя взгляда от умирающего врага. Жизнь покидала изувеченное тело морского разбойника, но дух все еще не оставил его. Глаза пирата помутнели, и он больше не пытался привстать, но не просил пощады и не отводил взгляда от своего убийцы.
– Месть сладка, – прошептал Ираклий на ухо мальчишке. – Око за око, малыш, это высшая справедливость…
И тут разбойник засмеялся.
Это было невероятно. Обожженный, изрубленный, блюющий кровью, сукровицей и морской водой кусок плоти смеялся. Обуглившиеся губы растянулись в улыбке, лопаясь, как раздавленные пиявки, из-под сожженных век выкатился наружу уродливый, словно потерявшая панцирь улитка, глаз.
В горле умирающего забулькало, и Ираклий не сразу разобрал сказанное.
– …ой же. ак…я, – выдавил из себя пират, выплюнул густую струю черной крови, и повторил разборчивей, на вульгарной латыни:
– Ты будешь таким, как я…
Чудное четверорукое и четвероногое существо развернуло корпус, чуть согнуло колени и лезвие меча по короткой дуге взмыло над его правым плечом. Ветер подхватил полу плаща, и смотрящим со стороны на мгновение показалось, что хищная птица распахнула крылья над стоящим коленопреклоненно разбойником. Отблески пожара коснулись окровавленной стали: красное смешалось с красным.
– Нет, – возразил негромко тот, кто здесь и сегодня называл себя Ираклием. – Он не станет таким, как ты…
Меч качнулся, четверорукое четвероногое существо шагнуло вперед, вкладывая весь вес в движение лезвия.
– Он станет таким, как я!
Клинок, направленный умелой рукой, рассек шею пирата с легкостью – так тяжелый топор смахивает со ствола сухой сучок. Голова склонилась на бок и скатилась по плечу, глухо стукнув по доскам настила. Вслед за ней ничком рухнуло тело.
– Уж не знаю, что лучше… – вполголоса произнес Людвиг, отворачиваясь.
Говорил он себе под нос, но стоящий в нескольких шагах Василий его расслышал и ухмыльнулся в усы, стрельнув в сторону северянина неожиданно недобрым взглядом.
Василий шагнул вперед, заглядывая за край причала, где море баюкало на волнах горящий остов корабля и трупы его команды.
– Пожалуй, – сказал он задумчиво, – у меня есть повод поговорить с архиепископом о просьбе игумена Христодула. Его идея с монастырем на этом острове вовсе не такая неосуществимая, как мне казалось, не так ли, господин Ираклий?
Тот, кого он назвал чужим именем, кивнул головой и погладил Спироса по слипшимся от пота волосам.
Он уже давно забыл свое собственное имя.
И мальчишке предстояло сделать то же самое.
Глава 17
Провалиться под землю – удовольствие не из приятных. Кто не верит – может попробовать.
Валентин ухнул вниз под углом – так летят с детской горки-каталки, – и сердце сразу ушло в пятки, будто бы он упал не на два с лишним метра ниже уровня раскопа, а пролетел вниз сорок этажей в кабине оборвавшегося лифта. Он даже вскрикнуть не смог, звук застрял в горле, рот мгновенно пересох и наполнился сухой, неприятно пахнущей пылью.
– Валентин! – голос дяди Рувима звучал взволнованно. – Ты цел?
Шагровский попытался выдавить из себя «да», но получился только какой-то невнятный звук, больше напоминающий предсмертный стон, после чего в раскоп, засыпая незадачливому землекопу глаза, полетела сухая земля, и в щель пустынной змеей скользнула Арин.
– Ты в порядке? Что не так?
– Я в порядке… – на этот раз речь вышла более разборчивой, только попавшая в рот пыль и комки земли мешали, а сплюнуть было нечем, и Валентин фыркнул и закашлялся, как наевшийся собственной шерсти кот.
Он попытался привстать, и они с Арин оказались зажатыми между нависающей скалой и земляной стеной, по которой Шагровский и соскользнул вниз.
– Арин! Он в порядке? – переспросил профессор Кац.
Сверху, словно от его слов, полетели тонкие струйки невесомой пыли.
– Все о’кей, профессор, – откликнулась Арин. – Живой… Не топчитесь по краю, нас засыплет.
В ответ сверху опять сыпануло и, как назло, точно за шиворот Валентину.
– Ты ушибся? – спросила она негромко.
В провале вдвоем было тесно, буквально не повернуться, впрочем, если быть до конца честными, они и не пытались увеличить расстояние. Шагровский чувствовал через рубашку всей кожей (и от этого ощущения его словно электрическим током прошибло пришедшее совершенно некстати возбуждение), как прижались к нему прикрытые чуть влажным хлопком твердые, горячие от южного солнца и тока крови груди девушки.
Трудно представить себе что-то менее эротичное, чем двое потных, пропыленных, зажатых в нескольких метрах под землей людей, но Валентин готов был поклясться чем угодно, что более острого чувства не испытывал за тридцать с лишним лет жизни.
