– Именно. Наше дело – обречённое. Обречённое на борьбу. И боюсь, мы дорого ещё заплатим, чтобы стадевяностомиллионная Россия никогда больше не испытала на себе инородческой власти.
____________________
* 'Пекарь' – дворовая игра, разновидность 'городков'.
Сувальская губерния, Сейны-6. Управление 18-го мехкорпуса. 12 июня 1938 г.
Тихий гул настольного вентилятора давно стал привычным и не воспринимался на слух. За окном духота, на небе ни облачка, даже ветер – и тот не дарил свежести. Слегка удивляли трели певчих птах, что доносились из ближнего подлеска. И охота ж им щебетать в такую жару! В кабинете немного свежее. Конечно, вентилятор воздух охладить не может, но гоняет его неистово, медленно поворачиваясь влево- вправо по широкому сектору.
Стояло позднее утро, а для кого и разгар рабочего дня. Время перевалило за половину десятого.
Григорий Авестьянов разбирался с накопившимися в последние дни рапортами. Жизнь в корпусе бурлила во всю: плановые учения, поэтапные переформирования частей и соединений, смотры войск и множество других повседневных мероприятий иногда плодили целые кипы документов, требующих его подписи или даже резолюции. Закончив с рапортами, он раскрыл папку с подготовленными ему на подпись приказами. Первый же из них гласил о присвоении шестерым поручикам штабс-капитанских и штабс- ротмистрских чинов. К приказу были прикреплены представления строевых командиров. Ознакомившись с ними, Авестьянов поставил размашистую подпись на всех копиях, предназначенных для архивов различных военных инстанций.
Резко тренькнул внутренний телефон. Авестьянов взял трубку, выдохнув:
– Слушаю.
– Григорий Александрыч, – послышался голос Колохватова, – я тут мимо дежурной части проходил… С третьего КПП сообщили, сейчас прибудет Кажан.
– Ты из дежурки звонишь?
– Да.
– Встреть его и оба ко мне.
– Понял.
Григорий повесил трубку. С Колохватовым они давно перешли на 'ты' и успели подружиться. Однако при подчинённых, особенно не в приватной обстановке, общались, как правило, на 'вы'.
Он встал из-за стола и подошёл к окну. Лёгкий ветер шевелил ветви деревьев, прячущиеся в зелени пташки продолжали изливать трели. Обрамлённые побеленными поребриками, под самым окном пестрели клумбы с гладиолусами и кустами роз. У забора лениво вылизывал спину прикормленный рыжий кот. На всё это благолепие Авестьянов смотрел, почти не замечая. В этот момент он думал о прибывшем генерал- лейтенанте Кажане.
Вспомнился прошлонедельный разговор с Коронатовым. Старый друг позвонил из Москвы поздно вечером и довольно радостной интонацией сообщил, что подыскал Григорию отличного служаку. Большего начальник ГАБУ по телефону говорить не стал, справился о семье и настроении да и закончил разговор. А через два дня секретчик принёс пакет с послужным незнакомого Григорию генерал-лейтенанта бронеходных войск.
Ознакомившись с послужным, Авестьянов неожиданно для себя проникся и уж точно заинтересовался. Кажан Константин Константинович был назначен начальником формируемой 6-й бронеходной дивизии. Родом он был из небольшого села близь белороссийского уездного городка Жлобин, что в Могилёвской губернии. Когда в двадцатом первом село сожгли поляки, вступил в армию, был тяжело ранен на фронте и более года провёл в госпитале. В двадцать втором поступил в учебный отряд моторизации при Менском пехотном училище, а уже на следующий год, в виду перепрофилирования пехотного училища в Кадетский корпус, его в числе прочих юнкеров отряда перевели в Томск, где было сформировано юнкерское бронеходное училище – первое бронеходное в России. В двадцать пятом он выпустился корнетом, попав по распределению в один из отдельных бронеэскадронов под Читу. Как род оружия, бронеходные войска в тот период были малочисленны и, в некоторой мере, экзотичны. Техника по большей части старая – времён Мировой Войны или первые несовершенные образцы отечественных конструкторов. Но уже в двадцать восьмом многое поменялось, в войска пошли серийные и уже более надёжные бронеходы харьковчан и уральцев, началось формирование новых бронедивизионов, а вскоре и полков.
Войну с Китаем Константин Константинович Кажан застал командиром полуэскадрона, завершил майором – начальником штаба полка. Штабные должности у бронеходчиков – скорее условность; Кажан не выходил из боёв, четыре бронехода под ним сгорело. В первый же месяц получил Владимира с мечами за прорыв укреплённой линии, которую трижды не смогла взять пехота, не смотря на бомбардировки и артобстрелы. Из бронеэскадрона, который перед боем возглавил Кажан, в тот день осталось всего две машины – его и вахмистра Висовина, ставшего вместе со своим экипажем георгиевскими кавалерами. Два бронехода – одна десятая от эскадрона, оставшегося гореть на поле перед бетонированными траншеями и артиллерийскими ДОТами. Когда последние замолчали и заткнулись раздавленные гусеницами пулемёты в траншейных гнёздах, на подавленный участок в прорыв ушла казачья конница, а затем и погруженная на грузовики пехота. В конце войны за уничтожение китайской зенитной батареи Кажан был удостоен Георгиевского оружия. Устроившая засаду батарея 37-мм 'Бофорсов' разменяла шесть зениток на девять бронеходов. Китайцы бились отчаянно, никто не пытался сбежать. А когда зенитки были уничтожены, уцелевшие артиллеристы бросались на бронеходы с гранатами, стремясь хотя бы повредить их. И если бы не подоспевшая пехота, бронеходов осталось бы гореть не девять, а куда больше. После того боя в 'стальном друге' Кажана насчитали одиннадцать пробоин, машина потеряла ход: двигатель мёртв, гусеницы перебиты. Из экипажа уцелел только он, оставшийся внутри контуженным и оглохшим, продолжая в упор расстреливать батарею. Когда пехотинцы вытаскивали его из зачадившего бронехода, он был без сознания. А потом внутри начали рваться патроны от уцелевшего курсового пулемёта, патроны к сорокапятке он расстрелял все. В госпитале в последствии долго удивлялись, вытаскивая из него две дюжины осколков. Удивлялись, что он не умер до операции, что относительно мало потерял крови и пережил болевой шок от ожогов спины, рук и ног. Но он выжил, сказалась, видимо, доставшаяся от предков трёхжильность. Долго выхаживался, а потом вернулся на действительную службу.
Последним местом службы Кажана был полигон в Южной Сибири под станицей Семиярской Семипалатинской области, где в павлодарском уезде дислоцировались кадрированные панцирные части рейхсвера и располагался учебный центр северогерманских бронеходчиков. Две кадрированные панцергренадёрские дивизии дислоцировались в степях Большой Киргизии – под Лепсинском Семиреченской области. Факт пребывания войск рейхсвера в землях Сибирского Казачьего Войска сам по себе небезынтересен. В русской армии об этом почти неизвестно, естественно, кроме тех, кому по долгу службы знать полагалось. Окружающее население тоже мало что знало, кроме того факта, что где-то в степях существуют германские гарнизоны. И только. За пределы Южной Сибири про кадрированные полки и дивизии информация не распространялась. Страна закрытая, меры секретности исправно работают из года в год, поэтому кроме неясных слухов к иностранным разведкам ничего не просачивалось. По крайней мере, так считалось. В Европе было известно лишь то, что в России с недавних пор проходят подготовку юнкера Люфтваффе и панцерных войск. По большому счёту, на это смотрели сквозь пальцы из-за неимения действенных рычагов давления на Москву. Тот же Уайтхолл куда больше настораживало базирование где-то под Архангельском остатков Рейхсмарине. Но режим секретности и по сей день не позволял британской военно-морской разведке выявить подробный состав вымпелов осколка германского флота.
В дверь постучали. Громко так постучали, с напором.
– Войдите.
Держа в левой руке чёрный командирский портфель, в кабинет шагнул рослый широкоплечий генерал, чётко щёлкнул каблуками, одновременно резко поднеся ладонь к козырьку фуражки.
– Генерал-лейтенант Кажан прибыл для прохождения службы! – рокочущим голосом доложил он.
Кивнув из-за спины гостя, следом вошёл Колохватов.
