рубашки и даже губы распухли от бесчисленных укусов. Другим участникам похода приходилось еще хуже. У Филина рожа распухла настолько, что даже обычно вылупленные глаза почти исчезли в складках воспаленной кожи.
Квазимодо наметил поваленное дерево впереди и принялся считать шаги до него. Так двигаться было чуть легче: ориентир – отсчет шагов – проверка вьючного имущества. Ориентир, отсчет, проверка… Мешок с незаконно снятыми наконечниками и другое личное имущество вора тащили двое новых рабов одноглазого парня. Правда, о том, что они его рабы, знал только Квазимодо да сами невольники. Хотя возможно, эти два «желтка» уже ничего толком не осознавали. Отряд двигался через болота пятый день, за это время носильщики окончательно потеряли человеческий облик, способность размышлять и двигались вперед только потому, что их гнал вперед безжалостный сотник.
Вор поравнялся с упавшим деревом, вытер залитый потом глаз. Проверил: оба носильщика – и Толстый, и Тонкий – брели вперед. Отряд давно утратил подобие воинского построения – просто толпа людей тащилась по колено в грязи. Солдаты, носильщики и моряки перемешались. Правда, большая часть «желтков» отставала – тяжело нагруженные мешками с припасами, частями разобранных лодок и инструментами слабосильные жители Южного берега не выдерживали темпа движения. Сзади отстающих неутомимо подгоняли плети Глири и помогавшего ему десятника. Квазимодо заставлял «своих» носильщиков идти рядом. Не так уж и трудно – минимум шесть раз в день обоим требовалось внимание хозяина. В потайном кармашке штанов вора болтался десяток орешков нутта. Мокрые пропотевшие комочки иллюзорного облегчения оказались лучшей валютой в этом влажном аду. Остальной запас нутта Квазимодо прятал в коробе со стрелами. Стоило похвалить себя за догадливость.
Пять дней назад, на границе вонючих топей, когда опустевшие повозки уже отправились обратно в Скара, Глири построил отряд и лично обыскал всех. Должно быть, груда орехов так и осталась лежать там, у погасшего кострища. Квазимодо, как и все, набрал нутта у последней плантации. Жадничать не стал – ограничился небольшим мешочком. Только не вздумал, как многие другие, сыпать орехи в кошель вместе с серебром или прятать в срамном месте. С чистой совестью раскрыл перед сотником мешок, снял рубаху и спустил штаны. Высыпал стрелы. Покорно снес ругательства за лишнее имущество в походном мешке. Глири, с победным видом стоя у груды нутта, скомандовал выход. Следил за тем, как отряд входит в залитый водой лес. Квазимодо поскользнулся и нелепо упал в первой же луже. Под смех и насмешки с трудом встал, придавленный станиной, с ногами и руками в комьях липкого ила. Жалко пытался отряхнуться. Глири сзади заорал, обзывая криворожей жабой. Квазимодо отер вымазанные руки о еще чистую рубаху (припрятанный заранее в луже мешочек с нутом оказался за пазухой), подхватил скользкое копье и занял свое место в колонне. Всем было очень смешно – тогда вояки еще могли ржать как лошади.
Сейчас оставшийся у вора нутт вполне помог бы помочь организовать бунт в отряде. Можно чужими руками утопить в грязи Глири, перерезать глотки десятникам и на пару дней стать богом для подыхающей без драгоценных орешков паствы. Но Квазимодо не собирался совершать подобные глупости. Глири – единственный, кто может вывести отряд из болот. Скотина-сотник и этот тип, что ведет отряд, сейчас были для молодого вора ценнее, чем все серебро мира.
Поравнявшись с особенно яркой цветущей лианой, Квазимодо подбросил поудобнее на спине станину. Вообще-то тренога крепилась удобно, правильно подогнанный походный мешок смягчал давление на поясницу, ремни плотно притягивали станину к телу. Мешали только растопыренные лапы станка, частенько задевающие низкие ветви. Но как же хотелось сбросить проклятую конструкцию в воду, разогнуться и свободно втянуть в легкие пусть и ядовитого, гнилого воздуха.
Нет уж, попытку избавиться от оружия Глири пресечет безжалостно. Вчера сотник отправил на тот свет двоих: «желтка», не смогшего встать после обеденного привала, и солдата с «Огненного змея». Солдат глупо сорвался, начал визжать, оповещая всех – мол, все равно погибнем, надо поворачивать, пока не поздно, или все в три дня передохнем. Как будто бойцы и так не видели, к чему дело идет. Паникера повесили почти не останавливаясь. С этим Квазимодо был вполне согласен. Останавливаться – поздно, бунтовать – бессмысленно. Глири не остановится, пока не выполнит приказ или пока сам не околеет. Если околеет – будет еще хуже. Квазимодо присматривался к проводнику и не чувствовал к этому человеку ни малейшего доверия. Вести-то он ведет, но о чем думает, стурворм его знает. Непонятный. С такими Квазимодо серьезных сделок предпочитал не заключать.
А вот «желтка» Глири вчера рубанул зря. Ну не мог носильщик встать – зачем ему голову сносить? Глядишь – посидел бы, передохнул, догнал бы отряд. А не догнал бы – стал бы чьим-то ужином. Тоже полезно: те из «желтков», кто еще ноги передвигает, целее бы остались. Нет, мечом по шее – это не по- хозяйски.
Кроме вчерашних двоих, за четыре дня пропало шесть человек. Четверо носильщиков и двое из моряков. Беспокоило то, что никто не понял, куда они делись. Трое пропали ночью. Без шума, без криков. Квазимодо сомневался в том, что они оказались настолько безумны, чтобы решиться в одиночку повернуть назад. Моряк и один из «желтков» пропали днем. Их и хватились-то не сразу. Глири совещался с десятниками и с «серыми», но, похоже, и профессионалы охраны толком ничего не поняли. Видно, чуть отстал морячок по нужде и навсегда канул в вонючую грязь. Еще одного бедолагу-носильщика ужалила змея. Этот отмучался быстро.
Плохо. Все плохо. Квазимодо механически месил грязь. Подвязанные на щиколотках шнурками сапоги отяжелели, будто свинцом наполнились, но с ног не соскальзывали. Зато на левом сапоге начала отрываться подошва. А ведь новая была обувь. Не умеют в Скара сапоги шить. Дрянной город. И вся страна дрянная. Какого хрена ты сюда полез?
Квазимодо поспешно остановил свернувшие в привычное русло никчемные мысли. Выберешься – успеешь подумать, какой ты идиот. А пока думай о чем-нибудь хорошем. Например, о ремнях, что так удобно держат на спине проклятущую станину. Не зря на них раскошелился. И вообще часть твоего груза тащат другие, ты еще можешь соображать, можешь думать о будущем и даже относительно неплохо себя чувствуешь.
Молодой вор знал, что с этим ему здорово повезло. Вон – Филина как пьяного мотает. Лихорадка. Эта напасть мучает почти всех бойцов. Два раза в день – в полдень и на закате – людей начинает колотить озноб. Ноги слабеют, лечь негде, – люди сидят прямо в теплой как дерьмо грязи, трясутся, как будто вокруг не преющая духота, а пронизывающий зимний ветер с моря. Людям кажется, что черная вода болота подергивается ледяной кромкой, и ноги становятся ледяными, как у мертвецов. Самого Квазимодо болезнь пока миновала. Видно, не зря ту горечь глотал. Теперь отвар пьют все, да не всем помогает. Квазимодо при случае не стеснялся проглотить и лишнюю кружку горького эликсира. Для профилактики. При раздаче пищи внимание десятников слабело. Можно умудриться получить и вторую порцию жратвы. Но набивать живот не так уж и хотелось. Чистая вода и сухое место – вот где счастье.
Вчера развести на ночь костер так и не удалось. Жуткое место: куда ни посмотри – густая, черная вода, стволы деревьев, густо обвешанные белесой клейкой паутиной. Ужинать пришлось всухомятку. Квазимодо кое-как нагреб мокрых веток, пристроил станину и короба со стрелами, свернулся сверху клубком. До рассвета в спине от проклятой треноги образовались вмятины – едва разогнулся. Еще ничего – Филин вообще спал наполовину в грязи, как дохлая ондатра.
Гамак бы заиметь.
Такими удобствами в отряде обладали только двое. Никому из моряков не пришло бы в голову тащить в поход плетенные из толстых веревок корабельные гамаки. Но оказывается, бывают и другие гамаки – легкие, почти невесомые, сплетенные из плоских шелковистых, похожих на водоросли волокон.
Квазимодо завидовал. Знал бы о таком удобстве, обязательно бы вложил деньги в такую полезную вещь. Хотя сейчас, в военном походе, скотина Глири наверняка не дал бы в таком гамаке ночевать. Не положено солдатам спать удобнее, чем командиру.
А вот драгоценным ныряльщикам – положено. Двое невысоких, как подростки, светловолосых парней старались держаться поближе к грозному (ну, прямо круче сотника) технику. Неизвестно, как в воде, но на суше ныряльщики чувствовали себя очень неуклюже. Широко расставленные, круглые глаза придавали худощавым парням испуганный вид. Вояки отряда сразу и без раздумий посчитали их иноземными недотепами вроде «желтков». Квазимодо был склонен принять такую же точку зрения, пока не заметил, что парочка ныряльщиков готовит себе отдельно. Очень хотелось полюбопытствовать, что они там жрут. Но не тут-то было – стоило приблизиться, оба светловолосых замерли, сидя на корточках, и не сводили своих
