Женька осторожно положил раненую на пол кузова. Она шепотом стонала. Раненый старшина потянулся, ухватил за пальто.
– Осторожнее, девчонка, – предупредил Женька.
– Да вижу, что не гвардеец, – старшина заскрипел зубами.
Пятясь задним ходом, в переулок вернулся «Т-60». Распахнулся люк, высунулся оскаленный Борис.
– Ай молодец, «прощай, родина», – орал от орудия копченый лейтенант. – Дал жару. Через часок еще заезжай.
– Так, уходим, – у машины возникла Катрин. – Блин, да тут уже полный комплект! Кто детей грузил?
– Я, – сказал Женька. – Она раненая.
– Вижу. Плотней складируй. Поехали. Тут еще эти минометы х…
Машина развернулась. Уже на ходу приняли бойца с оторванной кистью. Сзади слышался свист и треск – немцы простреливали сквер болванками.
Женька, стараясь ни на кого не упасть, занялся обязанностями санитара. Раненые кое-как раздвинулись. Двух бессознательных отволокли ближе к кабине. Женька присел над девчонкой.
– Ты, лейтенант, не ссы – у баб такая же кровь, как у людей, – сказал боец с оторванной кистью. – Ее бы перемотать получше, да и дело с концом.
Женька порылся в вещмешке, достал пару пакетов, еще тех, «импортных».
– Тут дело сложное, – трудно дыша, сказал старшина. – Похоже, поперек спины осколком чиркнуло. Если позвоночник задело, хана. Пусть уж сразу кровью изойдет, чем долго помирать.
– Я долго не хочу, – неожиданно отчетливо проговорила девчонка. – Не трогайте.
– Э, да ты, милая, раз языком шевелишь, выходит, и вовсе не помрешь, – сказал старшина, через силу улыбаясь. – Глянь, лейтенант, что там у нее со спиной.
Женька возился с лохмотьями шерстяного платья, обрывками белья. Рана была длинная, почти во всю спину, но кровь уже запекалась. Кое-как забинтовал, приподнимая легкое тело. Раненые сообща советовали, опыта у всех хватало.
– Херовый у тебя бинт, лейтенант. Кисея какая-то, – заметил однорукий. – Только водянки таким бинтовать.
– Ничего. Жить девица будет, – заверил старшина. – Главное, чтобы в госпитале рану хорошо почистили. Загноение – самая паршивая вещь. А шрам – ничего. До свадьбы заживет.
– Спасибо, – прошептала девчонка. Она пыталась повернуть голову, и Женька ее неожиданно узнал. Больше не по лицу бледному, а по косице пушистой.
– О, да я тебя знаю. Ты тут жила, на Веснина.
– Соседка или невеста? – поинтересовался старшина, пытающийся не стонать от боли в раздробленных ногах.
– Нет, просто как-то тушенку вместе ели, – объяснил Женька.
– Хороший повод для знакомства, – одобрил старшина.
Девчонка смотрела, видимо, пыталась узнать, но не получалось у нее. От боли глаза стали узенькими, как у китаянки.
Женька достал флягу:
– Тебя как зовут, соседка?
Девчонка пососала из горлышка фляги и прошептала:
– Маруся. Узнала я вас. За ложку извините.
– Да черт с ней, с ложкой, – Женька протянул флягу старшине. – В госпитале тебе целый прибор дадут. С вилкой.
– В госпитале ого как дают. Точно с прибором, – согласился боец, пытаясь пристроить культю. – Ничего, выкрутимся. Вот только как токарничать с одной рукой?
– Ко мне иди, посыльным, – пригласил старшина.
– А ты кто по профессии? – заинтересовался однорукий.
– Бригадир. Электрик. Транспорт мне какой-никакой наверняка выделят, а ты по конторам бегать будешь. Ступенек там много.
Они обсуждали будущую жизнь, скрипели зубами, а Женьке хотелось отвернуться. Как можно такую боль терпеть? Да еще машину трясет зверски.
Никуда рядовой младший лейтенант Земляков отворачиваться не стал, склонился к девчонке, оправил слипшийся подол, прикрывая трикотажные чулки.
– Ничего, через месяц ходить будешь, чаи бойцам разносить. И вправду, вскользь зацепило.
– Один черт, кому я, уродка, нужна, – тихо сказала девочка Маруся.
Утешать Женька не умел, потому сказал сурово, в стиле начальницы:
– Тебе виднее. Утонченная какая. Из дворян? Вон бойцов посекло, а держатся. Ну ты-то, конечно, иная, ранимая.
Девочка ничего не ответила, просто начала плакать. Совсем стало нехорошо толмачу Землякову.
– Да чего вы, молодые, расстраиваетесь? – сказал старшина. Собеседник его сомлел, бессознательно сполз у борта. – Главное-то место уцелело? Остальное нарастет. Быстрей бы госпиталь. Пусть первую помощь окажут, коновалы. Может, хоть кольнут чем? Мочи нет, как саднит…
Не было первой помощи раненым. И второй помощи не было. Эвакуация в госпитале шла.
Женька старался совсем не думать. Еще утром казалось – повидал войну в лицо. Танки горящие, росчерки трассеров, треск автоматов, мертвецов на мостовой.
А война здесь таилась – в Клингородке. Самая ее неприкрытая душа – истерзанная, в обрубках ампутаций, орущая от боли и в бреду, загнившая, умирающая и не желающая умирать.
Подходили машины: грузовики 86-й бригады, ремонтные машины, наполовину загруженные ящиками с какими-то особо ценными запчастями. Громыхал разношерстный колесный хлам, нещадно парящий пробитыми радиаторами, волокущий друг друга на буксире. Еще подкатывали повозки, телеги, брички – трофейные мадьярские, немецкие, кустарные-совхозные. У ворот стоял тупомордый немецкий бензовоз, оглушительно воняющий пробитой цистерной. Носилки с ранеными привязывали к узким помостам по бокам искореженной емкости.
Ходячих было мало. В основном неподвижные, часто бессознательные люди в ржаво-желтых бинтах. Ходячие постарались спастись, уехать, уйти еще до того, как дорогу на Белгород перерезали немцы. Но эшелонами отправить успели не всех.
Много их было, раненых. Женька хватался за неудобные ручки носилок. Волокли сначала рысцой, потом быстрым шагом. Ноша хрипела, стонала, материлась. Последнее было лучше всего – отвлекало. Бригадой из пяти человек командовал старичок-санитар. Хорошо командовал, по уму. Вообще-то людей, не обгрызенных войной, здесь почти не было – только водители, несколько санитарок да десяток женщин в гражданском. Врачи, оставшиеся в госпитале, распоряжались в палатах и у машин. Женька работал в паре с длинноруким артиллеристом, у того были повреждены глаза и лицо, голова походила на грубо слепленную башку снеговика с несколькими щелями-бойницами. На лестницах артиллерист требовал, чтобы ему отсчитывали ступеньки. Ничего, приноровились. Неутомимый старичок-санитар таскал носилки в паре с охающей теткой-поварихой. Успевал ругать и нахваливать всех подряд, неприлично подбадривать щупленькую женщину, носившую матрацы, одеяла и шинели, чтобы укрывать раненых.
На смрад палат Женька внимания не обращал. Первый раз, правда, так по мозгам врезало – хоть падай. Но бегали на свежий воздух, успевали дыхнуть, возвращались за новой ношей. Запахи карболки и гноя, заскорузлого белья, гремящие под ногами «утки» уже не имели значения. Взять, решительно переложить на носилки. Человек кричал, умолял, но слушать его было нельзя. Вниз по лестнице, к машине или к повозке. Переложить, сверху матрац или шинель. Снова вверх…
Стреляли на улице, захлебывался зенитный пулемет, рвались у соседнего корпуса снаряды. Неслышно визжала медсестричка, в спешке рассыпавшая ящик с медикаментами.
Снова вниз…
Подошло отделение саперов, оборванных, с карабинами за плечами. Тоже таскали раненых,
