Был ли молодой офицер Семеновского гвардейского полка, давший Екатерине мундир, действительно настолько рассеян – и это, впрочем, извинительно для подобного момента – что забыл вручить императрице необходимую принадлежность мундира, надетого ею, чтобы стать во главе войска и идти в поход против мужа? Имел ли другой унтер-офицер счастье заметить эту оплошность и предложить царице свой собственный темляк? И действительно ли этот случай послужил началом фавора Потемкина? Сказать наверное нельзя. Приходится даже чистосердечно признаться, что мы не придаем большой важности этой подробности, послужившей предметом стольких пререканий. Отрицая этот факт, приводили довод, что темляк простого вахмистра, каким был в 1762 г. Потемкин, не мог годиться для Екатерины.
Но унтер-офицеры из дворян –
Единственный сын, Григорий, был приписан к одному из гвардейских полков, находясь в то же время пансионером Московского университета. Таков был в бедных дворянских семьях обыкновенный способ обеспечивать будущность молодых людей: им открывали таким образом более широкий путь для достижения средств и должностей, – так сказать, путь с двойным исходом. Молодой Потемкин вначале сделался очень усердным учеником. Он прилежно работал и подружился с ученым дьяконом Порофеем, чем и объясняется то знание литургии, которое он обнаруживал впоследствии. В 1757 г. он был в числе двадцати воспитанников, посланных в Петербург на казенный счет, чтобы щегольнуть их знаниями. Ему тогда было семнадцать или восемнадцать лет – верная дата его рождения неизвестна. Он был представлен императрице Елизавете, и это пребывание при дворе, как и несколько недель, проведенных в новой столице империи, произвели в его подвижном уме внезапную перемену. Когда он вернулся в Москву, его воображение было полно мечтаний, которые не могли не казаться безумными его учителям и товарищам. Очарование открывшихся горизонтов кружило ему голову. На следующий год он был исключен из университета «за леность и частые манкировки» – участь, которую он разделил с одним знаменитым своим современником, Николаем Новиковым, будущим основателем народного образования. Потемкину оставалась армия. Друг его семьи, архиепископ Можайский, Амвросий Цертис-Каменский, одолжил ему 500 р., с которыми он направился в Петербург. Потемкин впоследствии любил вспоминать об этой помощи, – начале его колоссальных богатств – но этой суммы никогда не возвратил. Родственник его матери, генерал- лейтенант Загряжский, способствовал его повышению в одном из конногвардейских полков. Таким образом при приближении переворота, уготовленного братьями Орловыми, Потемкин оказался на их пути. Его чин не был велик, но не высоко было и положение остальных заговорщиков 1762 г.! Имел чин поручика только один из них, Федор Хитрово.
В списке наград после события 12-го июля, Потемкину был назначен чин корнета. Екатерина это вычеркнула и написала своей рукой «капитан-поручик». Это было 1-го августа. Через четыре месяца Потемкин был уже камергером и имел вход ко двору. Что произошло в это время? Это осталось тайной. По некоторым свидетельствам Орловы вздумали, на свою голову, похвалить перед Екатериной мелкие таланты их друга, в котором они и не думали подозревать соперника: например, удивительный дар подражания, доставивший ему возможность передавать любой голос. Екатерина выразила любопытство, и
Екатерина – это достоверно – уже в то время принимала в нем участие и выражала это довольно странно. Можно бы предположить, что она уже тогда подготовляла участь будущего вице-императора. Позднее она любила называть его
Не надо забывать, что в ту минуту, когда Екатерина так сильно заботилась об образовании своего двадцатитрехлетнего протеже, фавор Григория Орлова был в апогее. Когда началась турецкая война, Потемкин возвратился в 1769 г. к военной карьере; и быстро двинулся на этом пути: в 1773 г. он был уже генерал-поручиком.
Но кажется в это время в милости Екатерины он двигался не так быстро. Она как бы забыла о нем. Десять лет прошло с тех пор, как он был введен в ее интимный круг; в это время Григорий Орлов нераздельно господствовал в сердце своей царственной возлюбленной, а Потемкин имел несчастье или неловкость поссориться с фаворитом, особенно с его братом, грубым богатырем Алексеем. Ссора за бильярдом кончилась потасовкой, из которой ученик Екатерины вышел искалеченным. Заметим однако, что по другим свидетельствам эта катастрофа произошла от случайности. Во всяком случае, потеря глаза признана историей. С единственным глазом, да и тем косым, Потемкин бежал от двора. Говорят, он даже подумывал пойти в монастырь. Друзья – по одной версии, бывшей тогда в ходу, сами Орловы – отговорили его от этого намерения и привели снова к Екатерине. Он исполнил их просьбу, не преминув воспользоваться этим случаем, чтобы возобновить с еще большим искусством сентиментальную комедию, прежде так хорошо удававшуюся Григорию Орлову. Екатерина охотно дала себя убедить, что мысль уйти от мира и затвориться в монастыре была внушена ее протеже бурной и скрытой страстью к ней. До конца своей жизни она оставалась доступной таким соблазнам и легко поддавалась иллюзии, ложь, которой должна была бы становиться для нее все более и более очевидной. Потемкин, таким образом, посеял в ее воображении и сердце зерно, которое должно было развиться со временем. Но час его еще не настал. Может быть, Потемкин думал, что для достижения его цели и осуществления мечты ему не хватает еще личного престижа, и отправился за ним на войну. Он уехал, предоставив времени приготовить его успех и падение признанного фаворита. Последнее совершилось, но воспользовался этим сначала другой.
В июне 1773 г. утраченное Григорием Орловым положение перешло к Васильчикову, а Потемкин принял участие в сражениях русской армии под стенами Силистра. По-видимому, военное ремесло поглотило его совершенно. Но несколько месяцев спустя он вдруг попросил отпуск и быстро, торопливо покинул армию. Причиной тому было событие, решившее его жизнь: он получил от Екатерины следующее письмо:
«Господин генерал-поручик! Вы, я воображаю, так заняты видом Силистрии, что вам некогда читать письма. Я не знаю до сих пор, успешна ли была бомбардировка, но, несмотря на это, я уверена, что – что бы вы лично не предприняли, не может быть приписано иной цели, как вашему горячему рвению на благо мне лично и дорогой родине, которой вы с любовью служите. Но, с другой стороны, так как я желаю сохранить людей усердных, храбрых, умных и дельных, то прошу вас без необходимости не подвергаться опасности. Прочтя это письмо, вы может быть спросите, для чего оно написано; на это могу вам ответить: чтобы вы имели уверенность в том, как я о вас думаю, так же, как желаю вам добра». [29]
Потемкин ни у кого не спросил разъяснения тайны этого двусмысленного послания. Лучше кого бы то ни было он знал борьбу страстей и интриг, в которых вращались колеблющаяся воля и тревожное сердце государыни, и сразу прочел в этом письме то, о чем она, по-видимому, хотела, чтобы он догадался, то есть: признак и призыв. В январе 1774 г. он был в Петербурге, подождал еще шесть недель, ощупывая почву, укрепляя свои шансы, и 27-го февраля рискнул завязать игру. Он написал императрице письмо, в котором
