Себастьян ходили в коричневые кофейни и пили кофе из белоснежных чашечек. Они ходили на вечеринки, где ее подружки стреляли в него глазками и тихонько хихикали в бледную ладошку. Здесь он снова почувствовал себя достопримечательностью. Он часто сидел в уголке и наблюдал оттуда, как Юлианна, скажем, кружится на одной ножке. Конечно, она была ребячлива, как-никак на пять лет моложе его, но ему нравилось наблюдать за тем, как в ней отчаянно борются взрослость и детскость. Ему самому не довелось вот так пережить юность, незаметно переходя в мир взрослых людей. Себастьяну было шестнадцать, когда он сел в самолет и улетел в чужой город. А там уж за него взялся Лондон и недрогнувшей рукой резко растянул мальчишку за ноги и за уши, сделав из него взрослого мужчину.
Увидев Юлианну в кафе «Бахус», он подумал, что с ней то же самое сделал Париж. Она стояла на середине винтовой лестницы и вытирала пыль с ангела, который весело болтался, подвешенный к потолочной балке. Юлианна была все так же добродушна, готовая, чуть что, сразу улыбнуться. Едва заметив его, она тотчас же просияла во все личико. Она сунула тряпку в карман, спустилась с лестницы и обняла его. Только тут он разглядел, что она изменилась: фигура стала худой и угловатой. Передник свободно висел на костлявых бедрах. Щеки провалились, от груди вообще почти ничего не осталось. Она стала похожа на мальчика и выглядела как ребенок, словно вернулась в детский возраст.
– Как здорово, что ты появился! – сказала она. – Прошло почти два года, как мы не видались.
Она опять улыбнулась. Себастьян отметил, что ее улыбка тоже изменилась. Казалось, только улыбка в ней налилась тяжестью.
– Расскажи о Париже! – попросил он.
– Непременно, – согласилась она. – Хочешь кофе?
Он кивнул и сел за столик возле окна. Юлианна скрылась за прилавком, где были выставлены пирожные. Атмосфера кафе дышала уютом. У окошка сидел студент и читал Сартра. Под вытянувшимися в ряд золочеными зеркалами сидела влюбленная парочка, синхронно затягиваясь сигаретами. Себастьян посмотрел в окно на решетку церковной ограды. Мимо проехал трамвай. Юлианна поставила перед ним чашечку капуччино, подсела рядом и закурила сигарету.
– Ты куришь? – удивился он.
Она кивнула:
– Научилась в Париже. Конечно, я и не думаю этим гордиться.
Она склонила набок голову. В воздухе поплыли серые колечки. Без особой охоты Юлианна начала рассказывать о своей жизни студентки-прислуги. Все сложилось не так, как она себе представляла. Это Себастьян уже знал по рассказам Нурии. Однако Юлианна говорила об этом довольно равнодушно, как бы стараясь поскорей отделаться, и быстро перевела разговор на него. Голос ее звучал спокойно. Каждую фразу она завершала улыбкой.
– Ну, а как поживаешь ты и семейство Виндзоров?
– Превосходно, – сказал он. – Королевский дом насквозь пропитан неверностью. Хорошие времена!
– И ты по-прежнему живешь у Элис?
Он кивнул:
– Тут все в порядке. Мы с ней прекрасно ладим.
Она затушила сигарету и поднялась. То и дело появлялось что-то, что нужно было прибрать. Себастьян смотрел, как она работает. Она вытерла столики, выбросила окурки из пепельниц, подобрала с полу упавшую вилку. Казалось, каждое грязное пятно, каждая перепачканная вещь, каждый окурок и валяющийся огрызок молча зовет ее. Время от времени она поглядывала на Себастьяна и улыбалась. В этой улыбке ему почудилось что-то щемящее. Отчего она так исхудала? Что с ней случилось в Париже? Юлианна подошла к его столику и остановилась с подносом под мышкой. Он заставил себя удержаться от вопроса, который вертелся у него на языке, и вместо этого спросил:
– Как ты смотришь на то, чтобы пойти куда-нибудь пообедать вместе на выходных?
Юлианна испуганно вскинула на него взгляд, в котором промелькнул, как ему показалось, неподдельный испуг, но тотчас же справилась с собой и сказала:
– Ну конечно! А куда?
– Не хочешь куда-нибудь, где французская кухня?
– Отчего же! Можно.
В ее голосе ему послышалось нежелание. Она двинулась дальше и снова обошла с подносом все столики. Он видел, как она сгребает в ящик недоеденные пирожные и круассаны, которые успели набросать посетители, как только она закончила предыдущий обход. Себастьян ожидал, что она еще раз подсядет к нему. Но она больше не подошла, слишком много было уборки. Ему показалось, что она словно бы избегает его взгляда. Может быть, он что-то не так сказал? А вдруг она не захочет с ним обедать? Со вздохом он отодвинул от себя чашку, надел куртку и вышел.
Затем он пошагал по улице Карла Юхана, отоварился в «Нарвесен» английскими газетками-таблоидами и расположился с ними за кружкой пива в «Оригиналь Нильсен». Бар был полупустым. Со стен на Себастьяна взирали легендарные звезды джаза. Голос Пегги Ли вносил в сигарную дымку сентиментальный оттенок. Он проглядел по порядку все газеты. Они были переполнены изъявлениями любви принца Чарльза к Камилле Паркер Боулз, а также очерками о том, как Диана встретила Рождество одна и без детей. В «Смотри и слушай», куда он тоже иногда продавал свои снимки, была помещена фотография Дианы с сыновьями, на которой они купались в Карибском море. Она, казалось, беззаботно плескалась в волнах, вид у нее был почти счастливый, и это зрелище согрело ему душу. На снимке он увидел другую Диану, непохожую на ту, какой он ее запомнил в прошлом году, когда ее, можно сказать, выжили из дома, отлучив от семейного крута и вынудив праздновать Рождество в одиночестве. Тут его мысли обратились к собственным рождественским планам. Ему уже давно не приходилось проводить этот праздник в дружеской компании. Но Себастьян Оливар не придавал значения праздникам и редко испытывал чувство одиночества. Зато часто замечал его у людей, которых фотографировал, особенно у принцессы Уэльской Дианы. Очевидно, они очень остро переживают от сознания, что они совершенно одни. Первые признаки обнаружившейся в последнее время измены – изолированность, булимию – он начал замечать уже очень давно. И однако же, вопреки всем этим несчастьям, трудно было найти человека, которого любили бы так, как Диану. Но Себастьян понимал, как хрупко ее благополучие, как мало надо, чтобы все у нее рухнуло. Нам не нужна. любовь тысяч людей. Нам нужен один-единственный человек, и этого-то одного у нее как раз нет.
Едва проснувшись, Юлианна начинала думать о еде. Всю ночь ей снилась еда, колоссальные пиршества, на которых она была единственным едоком. Эти сны кончались всегда одинаково – мощными приливами стыда, которые вал за валом сотрясали все ее существо. Проснувшись окончательно, она чувствовала облегчение. Стыд был частью сна. Живот ее был пуст и недовольно ворчал, пока она разглядывала его в зеркале. Она спрашивала себя, не слишком ли он толстый, то есть не о том, толстый он или нет, потому что в том, что он толстый, не было никакого сомнения, она спрашивала себя, потолстел ли он или похудел по сравнению с тем, что было вчера. Она пошла в ванную и встала на весы. Стрелка замерла на пятидесяти пяти килограммах. Юлианна облегченно вздохнула. То же самое, что вчера. И позавчера. Но не то, что было в прошлом году, вот тогда она и правда была толстой. Едва она об этом подумала, как на нее накатил страх; страх пронизал ее до самого солнечного сплетения. Став под душ, она вымылась три-четыре раза. Ей все казалось, что она недостаточно чистая. Затем она оделась и пошла на кухню; читая газету, попила кофе. Потом, пока шла к трамвайной остановке, выкурила еще две сигареты.
Под дверью читального зала она была, как обычно, еще до открытия. На часах – без нескольких минут восемь. Она принесла с собой полную сумку книг, которая болталась слева, оттягивая плечо. Она всегда садилась на одно и то же место, вынимала содержимое сумки и раскладывала его на столе. Порядок, в котором должны были лежать вещи, был строго определен раз и навсегда и никогда не нарушался. Она чувствовала себя спокойнее, когда вещи располагались именно так: книги на полке, ручки в углу, тетрадь под рукой, а справочники посередине. Она часами просиживала за столом, прорабатывая очередную порцию заданий. Подчеркивала нужное карандашом и делала выписки, складывая их затем в папку. Другие студенты обращались к ней, чтобы переписать те или иные конспекты. Все уже знали, что она работает тщательно и записи делает разборчивым почерком. Покурить она выходила на улицу, а не в столовку вместе с другими сокурсниками, она не переносила столовскую вонь. Она предпочитала курить глубокими затяжками, стоя на крыльце. Не самое полезное, что можно придумать, но надо же было чем-то заполнить пустое нутро! Во
