на Монмартрском кладбище, в день похорон метеорологи забастовали, и носильщики с гробом чуть не падали от порывов ветра. Провожали покойницу только Юлианна и Шон; пряча лицо от ветра, они стояли, склонив головы. Могилы вокруг были украшены розами. Деревья простирали над ними голые ветки. Потом над старым кладбищем пошел снег и укрыл могилы белой пеленой.
У мадам не осталось наследников, и завещания она не писала. Да и не так уж много добра осталось после нее. Заходили люди с соседних улиц, разбирали понемногу кое-какие вещи. Кто-то складную ширму. Кто-то ножи с ручками из слоновой кости. Старую радиолу. Родственники ресторатора потребовали вернуть им кофеварку, а заодно взяли еще видеомагнитофон и телевизор. Взятые напрокат фильмы народ так и оставил у себя. Антиквары с Рю-де-ла-Шаронн неплохо поживились старинной мебелью, а те вещи, которые не представляли ценности, можно было сбыть в субботу утром на рынке. После того как были вынесены кровати, Юлианна спала на матрасе возле очага. Там и застал ее Шон, заглянув однажды после занятий в университете. Юлианна сидела на матрасе и ворошила кочергой угли в камине.
– Я уеду домой, – сказала она. – У меня совсем нет денег.
Шон кивнул и сел рядом.
– Я бы рад тебе помочь, – сказал он.
– Ты тоже без денег.
– Да.
Она отложила кочергу и обняла руками колени:
– А как же мы с тобой? Что будет с нами? Мы будем писать друг другу, правда?
– Конечно, – сказал он, бросая использованный билетик метро в камин. – Хотя поддерживать связь будет нелегко, – продолжал он. – Это далеко. Ты же понимаешь, верно?
Она обернулась к нему лицом. По щекам катились две большие слезы:
– Я думаю, мы справимся.
Шон кивнул и привлек ее к себе. Он целовал ее в шею и медленно качал в своих объятиях. Так они сидели, пока не догорели дрова.
В тот же вечер она пересмотрела весь оставшийся хлам, на который никто не позарился. В одном из ящичков телевизионной тумбы обнаружился портрет мадам в двадцатилетнем возрасте. Мундштук. Колода карт. Пачка «Цветов Саванны». Юлианна взяла пачку и отправилась на чердак. Там она открыла окошко и вынула одну сигару. Запах был пикантный. От сигары пахло пожилой дамой. На улице пошел снег. Небо было затянуто густыми тучами. Юлианна сделала несколько затяжек, и ее чуть не стошнило. С сигарой в руке она спустилась в гостиную и нашарила в кухонном шкафчике бутылку бурбона. Она забрала ее с собой на чердак, села у окна и откупорила. Горло точно ошпарило кипятком и продолжало жечь. Это была хорошая боль, она заполнила пустоту. И с каждым новым глотком бурбона курилось все лучше и затягиваться дымом становилось легче. Захмелевшая и разомлевшая от тепла, она, вывесившись из окна, смотрела на дома, трубы которых высились на крышах, словно кактусы среди медной пустыни. Как много черепицы, думала она. Сколько же это нужно было терпения! И она продолжала курить, глядя на медленно падающий вокруг снег, сыпавшийся на дома и людей, как ледяной анальгетик.
«Тоника Винтедж» находится на углу улиц Шёнингсгате и Шульцгате. В этом магазине полно раритетов: черные манекены, облаченные в толстые шубы. Роскошные украшения. Старинные платья. Лаковая обувь. Когда открывается дверь, раздается звон колокольчика. Все помещение пропахло ароматическими курениями. Магазин состоит из пяти залов, каждый из них имеет свое название и отличается от других. В первой, черно-белой, комнате, стоит сама Тоника. Эта элегантная дама в канареечно-желтом платье руководит магазином с середины семидесятых годов. До этого она работала секретаршей у директора судоходной компании. Сейчас она называет себя старьевщицей, что совершенно не соответствует истине, поскольку ее лавка полна подлинных сокровищ. Среди них можно, например, отметить вышитое полотенце Джонни Логана,[10] купленное на фестивале Момаркедет в 1980 году. Авторское платье Пера Спука[11] из голубой парчи, выполненное им еще в качестве экзаменационной работы. И черное платье, некогда принадлежавшее Мэрилин Монро.
Квартира семейства Бие расположена как раз на этой улице. Юлианна часто застает мать у «Тоники». Бритта Бие сидит на полосатом, как зебра, диване в самом большом зале, который называется «бесстрессовой зоной». На потолке – массивные люстры, а в левом углу – камин. Шанель II, признанный самым маленьким йоркширским терьером нашего времени, семенит лапками, бегая между платяными штативами. В другом углу дивана сидит фру Брок, соседка семейства Бие. При виде Юлианны она вся расплывается в улыбке.
– Ой, неужели же это и вправду ты? – говорит она. – А ты, Бритта, мне даже ничего не сказала. Надо было предупредить меня! А то я могла бы ее пропустить.
Обернувшись к Юлианне, она продолжает:
– Ты стала какая-то не такая.
– Это прическа, – отвечает Юлианна. – Ужасно захотелось чего-то новенького.
– Да, личико у тебя очень хорошенькое, так что тебе идет. Поди сюда, сядь с нами. Расскажи мне все. Ты по-прежнему живешь в Лондоне?
Юлианна кивает.
– У этого мужчины?
– Да.
– Скажи мне, – просит фру Брок, придвигаясь поближе. – Между вами вообще что-то было? Или все это так, для видимости?
– Ну, знаешь, Эрле! – вмешивается Бритта.
– Да я же сама читала в «Смотри и слушай»! Так неужели нельзя спросить, когда можно выяснить все за одну секунду?
Юлианна с улыбкой наклоняется к соседке и шепотом на ушко сообщает ей ответ.
– Ага! – восклицает фру Брок. – Так я и думала!
Мать бросает на Юлианну заинтересованный взгляд. Юлианна отводит глаза. Она терпеть не может такие объяснения. Ей очень хочется рассказать матери про ключик, но она молчит. Она заранее знает, какая на это последует реакция. Если бы она была такая же сильная, как мама! Но она трусиха.
– Ну, ты, наверное, много времени проводишь в разъездах, – говорит фру Брок. – А я еще помню, как в детстве тебя укачивало в машине. Когда вы приезжали после летнего отдыха, ты всегда была бледная как полотно. Не мне, конечно, говорить, когда и сама-то не переношу даже автобуса, мне сразу становится плохо. Но зато я никуда и не ездила. Как-то, еще в шестидесятые, мне пришлось слетать в Берген, но с тех пор я никуда, и никто, честное слово, меня не заставит! Мне было так плохо, голова кружилась, и вырвало несколько раз. Хотя тогда, конечно, было не то, что сегодня. Тогда ты чувствовал, что летишь, и тряска была, а уж на воздушных ямах только гляди, как бы не переломать руки и ноги!
– Сейчас все проще, – говорит Юлианна. – От этого есть таблетки.
– Может, и так, – ответила фру Брок. – Но лет-то мне уже шестьдесят восемь. Мне и дома хорошо. Если подумать, так я и без того много что повидала: играла в казино Лас-Вегаса, ездила на мопеде по Шанхаю, каталась на лыжах в Альпах, видела мост Золотые Ворота, побывала во Дворце Миллениума в Лондоне и на маяке в Босфорском проливе. Я даже прыгала с парашютом с Эйфелевой башни!
– Но ты же говоришь, что никогда никуда не ездила!
Фру Брок засмеялась и отставила чашку:
– Джеймс Бонд, дружочек! Все – Джеймс Бонд! С Джеймсом Бондом я объездила весь свет. Это куда дешевле и куда как безопасней!
Много лет жизни Себастьян Оливар провел в ожидании под безымянными дверями и занавешенными окнами, за толстыми каменными оградами садов, загораживавшими все, что делается внутри. Дни его проходили без определенного распорядка, все зависело от объекта съемки. Себастьян был там, где находился в данный момент намеченный объект. Лондонские знаменитости, иногда появлялись перед камерой, иногда – нет, награждая фотографа- портретиста за каждый – увы, слишком торопливый – сеанс злобными взглядами вместо приветствия. Теперь они его уже знали, видали не раз и не два возле красной ковровой дорожки. Себастьян охотился за ними не столько ради их звездного блеска, сколько ради того, чтобы платить по счетам, чтобы как-то
