ходил в клуб на танцы. Он был не из тех, кто заставляет девушек долго ждать приглашения. Иногда он водил какую-нибудь из них в кафе, делая выбор чисто импульсивно, под впечатлением хорошенькой внешности. Все, что при этом происходило, казалось ему рутиной: они пили вино, целовались, ложились в постель, потом обменивались телефонами, по которым никто не отвечал. Норвежская девушка, как подумал Шон, была слишком прямодушна, слишком честна и наивна. Поэтому он заставил ее подождать. Если она относится к тому типу, который согласен ждать, то посидит, наверное, минут десять, прежде чем уйти. Нет, решил Шон, она, должно быть, просидела не меньше часа. Он почувствовал первый укол совести. Затем на душе стало саднить. Но для Шона это было привычным делом. На совести у него висело много грехов: столько всего, что он сделал не так, как надо, столько того, что надо было сделать еще вчера, да еще сколько всего, что надо успеть сделать до тридцати лет. Набралась уже такая длинная цепочка, что ой-ой- ой!
Сегодня в голове поднялась жуткая кутерьма, и он не смог уснуть. Невыполненных заданий накопилось выше крыши. Корзина с грязным бельем переполнена. У гитары не хватает одной струны. В четыре утра он встал и налил себе виски. Подошел к окну и выглянул на улицу. Там, прижавшись к покосившейся водосточной трубе, стояла влюбленная парочка. Его мысли тотчас же обратились к норвежской девушке. Он попробовал представить себе, как она сидит в кафе «Леанфан-гате» и делает вид, как будто пьет что-то из пустой чашки, а сама не сводит глаз с двери. Он вспомнил ее глаза, вспомнил все, что так выдавало ее неопытность. И Шону сделалось совсем скверно. Мысль об этой девушке мучила его совесть, как чирей, который нарывает и вот-вот готов прорваться. Однажды он в конце концов отправился с двумя приятелями в кафе «Бастилия», подумав, что она живет где-то поблизости, на одной из соседних улиц. Он уже собрался обойти все дома, позвонить в каждую квартиру одиннадцатого округа. Или вывесить, что ли, ленту с объявлением, примотать ее к руке ангела посреди площади? А на ленте написать: «Ау, норвежская девушка! Где ты? Мне очень стыдно, и я прошу прощения!». Это было все, что он хотел ей сказать. У него по- прежнему не было никакого желания с ней знакомиться, по-прежнему не хотелось идти к ней на свидание в кафе. Но где-то там в городе теперь появился человек, который наверняка считает Шона скотиной. И думать об этом было невыносимо.
Шон стал чаще ходить в «Кав-де-ла-Юшетт» – вдруг она тоже там бывает? Каждый вечер он как штык был на месте и танцевал до упаду, одновременно зорко осматривая ряды скамеек. Она ни разу не появилась. Шон готов был сдаться. И лишь через несколько недель он наконец увидел ее, в полутемном углу возле танцевальной площадки. Как и в прошлый раз, она только смотрела, что делается вокруг. Он тут же бросился к ней, разгоряченный и запыхавшийся.
– Привет! – поздоровался он.
– Ты так и не пришел, – сказала она.
– Да, – кивнул он. – Мне очень стыдно.
Она хмуро взглянула на него потемневшими глазами:
– Почему же ты не пришел? Ты заболел?
Шон вытер вспотевшую шею. Он не придумал заранее подходящего ответа.
– Ты не захотел, – сказала она.
Обида проступила в ее чертах. Быстрым шагом она направилась к лестнице. Шон схватил куртку и побежал за ней. Он догнал ее уже на улице.
– Постой! – крикнул он. – Не уходи!
Она остановилась, медленно обернулась и застыла, стоя на одной пятке, даже не распрямив другую, согнутую в колене ногу.
– Ты права, – сказал он. – Я тогда не пришел, потому что не очень тяну на это дело.
– На что? На то, чтобы ходить в кафе?
– На то, что потом.
– А что – потом?
Он промолчал, не зная, что сказать.
– Ах, вот что! – сказала она. – Ты об этом! Ну, тогда ты, наверное, правильно сделал, что не пришел.
Шон рассмеялся. Он вдруг почувствовал облегчение, как будто она сняла с него ужасную тяжесть. Ему понравилось, как она говорит по-французски: осторожно и немного напряженно. Она уже приготовилась уходить. Он удержал ее за локоть.
– Тут рядом есть кафе, куда я хожу читать, – сказал Шон. – Пойдешь со мной? Ну, дай мне хотя бы шанс!
Она посмотрела на него с сомнением, балансируя на краю тротуара.
– Ладно, о'кей, – согласилась она наконец.
В молчании они шли по бульвару Сен-Мишель. Шон пытался сообразить, как исправить невыгодное впечатление, которое он произвел на нее. В данный момент это стало для него самым важным проектом. Бармен в «Пти-Сюисс» приветствовал его кивком, его тут знали, он приходил сюда несколько раз в неделю, чтобы почитать. Обыкновенно он садился возле входа перед сигаретной стойкой, куда то и дело заскакивали прохожие купить сигарет. Но сегодня он поднялся на антресоли и провел Юлианну к столику у стенки. Шон спросил ее, что она будет пить. «Колу», – сказала Юлианна. Шон кивнул, себе он заказал пива. Они посидели друг против друга, помолчали. Юлианна спустила пониже ворот свитера. Шон подумал, что рот у нее вообще-то великоват по сравнению с остальными чертами – подбородок, нос, глаза были довольно мелкими. Не мешало бы ей быть и постройнее, подумал он. Она понемногу рассказывала о работе нянькой, о занятиях языком, что-то там говорила про собачью будку, и, слушая ее, он вдруг понял, что все это ему совершенно неинтересно и незачем было сюда приходить. Он тайком посматривал на часы, зная, что бар скоро закроется. Наконец они снова вышли на улицу. Он глядел в сторону, на светящиеся золотым светом окна Люксембургского дворца. Она перестала говорить, воротник свитера был снова поднят, закрыв этот большой рот. Казалось, молчание ее не угнетает. А вот Шон чувствовал себя некомфортно. Он привлек ее к себе и поцеловал. Но и после поцелуя им нечего было сказать друг другу.
– Хорошо было, – сказала она. – Может быть, встретимся как-нибудь еще?
Он быстро улыбнулся и опустил взгляд. А про себя подумал, что нет, у него нет желания снова с ней встречаться. Ему хотелось одного: поскорее с этим покончить, умотать к себе домой и пить виски, пока не сморит сон. Но было уже поздно. Он сам закрепил то, что наметилось между ними. Он ей понравился, и никто, кроме него, в этом не виноват.
Они стали встречаться по выходным в «Пти-Сюисс». Шон предпочел бы пойти в какое- нибудь другое заведение, ему было охота потанцевать или выпить с приятелями. А у нее в Париже не было никаких друзей, она так ему и сказала этими самыми словами. Он бы на ее месте никогда не признался в этом вслух, даже перед бессловесным бревном на берегу необитаемого острова. А Юлианна, как ни в чем не бывало, глядя ему в глаза, почти не таясь, рассказала, что у нее в целом многомиллионном городе нет ни единого знакомого человека. У Шона было такое чувство, что на него взвалили непосильную задачу: он, Шон, несет теперь часть ответственности за ее душевное самочувствие! Сначала он испугался. У этой девицы совершенно нет собственного мнения! Она задавала тысячу вопросов, сама же не знала ответа ни на один. Она во всем без исключения стала ему подражать, начала, как он, пить «Кроненбург», собралась учиться танцевать, спрашивала, хорошо ли в Ирландии. – Да нет, не очень, – ответил Шон. – Во Франции лучше.
Она энергично кивала, как будто в голове у нее была записная книжка, куда она тщательно заносила все услышанное. Она так послушно всему подчинялась, что это даже раздражало Шона, но вот прошло несколько недель, и уже
А вот в старушке он никак не мог разобраться. Как-то вечером он помогал Юлианне украшать елку на Рю-де-ла-Рокетт; мадам Чичероне наблюдала за этим с дивана. Она сказала, что равнодушна к таким
