«Не уходи от меня, – вымолвила она еле слышно. – Не уходи». Он помотал головой и еще крепче прижал ее к себе. «Вот то самое, о чем столько говорят! – подумал он. – Совершенное счастье!»
Щеки у нее пылали. Пульс бился часто. Он тоже почувствовал подступающие слезы.
Так они просидели, не шелохнувшись, пока не услышали приближающуюся машину «скорой помощи».
Баз ожидал их в квартире. Он был одет в белые льняные брюки и майку с рекламой программы Джейми Оливера.[29] Лицо его было покрыто загаром и дышало бодростью. Он бережно обнял Юлианну и отвел ее к креслу. Под голову ей он подсунул подушечку. Себастьян, как вошел, так и остался стоять посредине комнаты. В окно билась жужжащая муха. Длиннохвостый попугайчик прискакал по полу.
– Куда это вы направлялись? – спросил Баз.
– Мы поехали искать Лайзу, – устало ответила Юлианна.
– Так она здесь, – сообщил Баз.
Лайза Криг появилась на пороге кухни. На ней были кожаные штаны в желтую полоску. Черная рубашка. Лиловая помада на губах. Вид у нее был встревоженный, она испытующе оглядела обоих. Сперва Юлианну, затем его.
– С вами ничего не случилось?
Себастьян кивнул. Ее взгляд остановился на нем. В глазах лучилась нежность. Взгляд ее просил: «Извини! Прости меня!» Он мысленно удивился: неужели мы не можем без этого? Без несчастья, которое бы нас пробудило? Он оглядел ее огненные волосы, зеленые глаза. Оглядел наряд. Крикливые цвета, ее выражение – все взывало к нему. И он почувствовал, что устал. Лайза нравилась ему, но он вложил в эту попытку уже достаточно сил, так перекорежил свою душу, что она вышла из этих передряг вся до того измочаленная, что, кажется, места живого не осталось. Коротко кивнув, он натянул куртку.
– Ну, я пошел, – сказал он.
– Да нет же! Давай поговорим! – воскликнула Лайза.
Баз сидел на диване, закинув руки за голову. Очевидно, он оценивал ситуацию как довольно забавную. Юлианна не сводила глаз с Себастьяна. Ее взгляд крепко держал его и, казалось, не хотел отпускать, он едва вырвался.
– Я свое уже сказал, – бросил он и направился к лифту.
Он нажал кнопку и ждал, когда поднимется кабина. Он стоял спиной к остальным. В комнате было тихо. Только негромко попискивал длиннохвостый попугайчик. Он опять выщипывал на себе перья.
И вот она снова пакует чемоданы. Разбросанные по ее старой комнате платья сложены стопками одно на другое. Она делает нужные движения, не задумываясь, точно зная, что надо взять с собой. Она не любит эти укладывания, ей не нравится освобождать комнату, в которой прожила некоторое время. Это напоминает ей, что она не у себя дома. Ничто не сохраняется навсегда. Даже детская комната оказалась местом временного пребывания. Место, где ночью спишь, и только.
Раньше все было иначе. Вернувшись после отдыха, она вываливала чемодан на пол и потом разбирала вещи целую неделю. Собранные на пляже ракушки, камешки с побережья Нормандии – все это раскладывалось и расставлялось по полкам. У нее собралось много вещей, взятых с собой на память, она уже и перезабыла, что откуда появилось. Нашивки для курточек. Использованные билеты. Она собирала всякую всячину. Пробковые доски были утыканы разными мелочами, так что пришпиленные кнопками вещицы налезали одна на другую. Да, не забыть еще майки, саронги, пляжные тапки! Все это вынималось из чемодана и помещалось рядом с тем, то Юлианна собрала раньше, в добавление к уже существующему миру, в котором продолжалась ее жизнь.
Адреса, люди, которых она встречала.
Записные книжки, почтовые открытки.
Этого пространства больше не существует, теперь она знает. Нет больше таких комнат, где новое можно пришпилить на старое, создавая хронологию своей жизни. Все рассеяно по разным местам: часть у родителей, у Марты, у База. Ее имущество лежит в шкафах и коробках, дожидаясь, когда она решит его достать. И она решит! Она пытается это сделать. Она вспоминает его квартиру, вспоминает его в этой квартире. «Оставь тут что-нибудь, – сказал он тогда. – Пусть тут будет что-то твое». И ей захотелось спросить его, хотя он и тогда был от нее далеко: «Почему? Что это значит? Скажи мне, пожалуйста!»
Она закрыла чемодан. Он поддался легко, без сопротивления. Она достала билет, подумала: «Его можно поменять. Еще не поздно. Тебе не обязательно знать, куда ты отправишься».
Все путешествия – это путь домой, но мы ездим длинными окольными путями, прежде чем туда вернуться. Нам так не хочется возвращаться с пустыми руками. В пути мы собираем всякие вещи.
Нашивки для курточек. Камешки. Раковины.
Себастьян Оливар стоял на шаткой стремянке и украшал фасад фотомагазина гирляндами и фонариками. Лампочки были маленькие и круглые, он нанизывал их по одной закоченевшими голыми руками. Работа была кропотливая. Накануне вечером прошел снег, улицы посыпали солью, и теперь асфальт был припорошен соляной крупкой. Вся Падуя была похожа на канувший в забвение город, где ты ожидаешь увидеть людей в тогах, обсуждающих под сенью колонн устройство мироздания, или услышать, как Галилей с университетской кафедры провозглашает свои богохульные идеи. Время от времени по улице проходил монах в пуховике поверх коричневой рясы. Себастьян и сам укутался потеплее, так что слез с лестницы не без труда. Он подключил контакты, чтобы полюбоваться на украшенный карниз. Никакого результата. Себастьян тихо выругался на трех языках, прежде чем принялся перепроверять лампочки. В эту минуту под арочными сводами показалась синьора Скарпа в норковой шубе, которая весила, казалось, больше самой хозяйки. Она пришла забрать портрет своей внучки и любимца семьи – песика породы чихуахуа. Себастьян снова соединил контакты.
– Получилось, – сухо прокомментировала синьора Скарпа.
– Да, пока вроде бы работает, – кивнул Себастьян.
Он зашел в магазин и достал ее снимки, которые только сегодня вставил в рамку. Синьора Скарпа потребовала их завернуть и лишь тогда удалилась вместе со своей шубой. Себастьян взглянул на настенные часы. Стрелки показывали пять минут второго. Он убрал лестницу в подсобку и закрыл магазин. Затем отправился на Прато-делла-Валле, чтобы купить еловую ветку.
Он пришел в Падую, ведомый пилигримом. Приезд в Италию обернулся одним из тех судьбоносных путешествий, которые задумываются как небольшой отдых, а в конце оборачиваются переменой всей жизни. Он отправился в пеший поход по Италии. Дело было в августе, в самый разгар сезона. Несколько недель он бродил по Италии куда глаза глядят, без камеры, без карты. Он шел, куда звали дорожные указатели, а они заманивали его все дальше, сначала в Сиену, затем во Флоренцию, а потом в Болонью. Пристроившись к веренице туристских толп, он бродил по узким улочкам, насыщенным их дыханием. То и дело кто-нибудь наступал ему на пятки. Из-за их спин ничего нельзя было разглядеть. Они тратили по двадцать минут, чтобы купить чашку эспрессо. В конце концов он почувствовал, что с него хватит. Несмотря на жару, у него было ощущение, что он простужен, на забитых народом улицах было не продохнуть. Тогда он вышел из города и направился на север, в сторону Венецианской низины. Довольно долгое время он странствовал в одиночестве. Затем, спустя несколько дней, повстречался с другим путником, который шел проселочными дорогами. Это был здоровенный детина с повязанной платком головой и в подрезанных джинсах.
– Куда ты идешь? – спросил его Себастьян.
– В Падую, – сказал тот.
– Ты турист?
– Нет. Я пилигрим. Я направляюсь к Святому Антонию.
– Пешком?
– Да.
– Тогда я с тобой.
Они шли двадцать дней по горам и по долам, через лесистые холмы и каменные осыпи, отыскивая порой дорогу только по звону колоколов. Они шли через заросли кустов и буковые леса, через хвойные чащи и болота, утоляли жажду у деревенских фонтанчиков и находили ночлег там, где только паломники умудряются его найти. По пути они останавливались помолиться в заброшенных часовенках, куда только
