птицы залетали через разбитые окна. Шли-шли и понемногу добрели до Падуи. Дойдя до громадной базилики, воздвигнутой в честь нищего францисканского монаха, они остановились, созерцая это строение. Церковь была увенчана минаретообразными шпилями и византийскими куполами. На Себастьяна она произвела величественное и монументальное впечатление, но не заставила его мысли обратиться к Богу, как, впрочем, и к Святому Антонию. Скорее она наводила его на мысли о человеке с его вечным стремлением создавать нечто выдающееся, воздвигать здания одно выше другого.
– Ты войдешь со мной? – спросил пилигрим.
– Нет, – ответил Себастьян. – С этой минуты я снова становлюсь обыкновенным туристом.
Он улыбнулся и, поблагодарив спутника за компанию, отправился дальше один. По пути через площадь ему встречались лавочки, в которых продавались статуэтки святых и церковные свечи и тут же стояли путеводители на всевозможных языках. Вдруг Себастьян остановился, окликнул своего дорожного товарища и подбежал к нему.
– В чем разница? – спросил Себастьян.
– Между чем? – спросил пилигрим.
– Между мной и тобой? – сказал Себастьян.
Его недавний попутчик задумался. В руке он держал четки.
– Пилигрима ведет вера, – ответил он. – Он стремится к встрече с тем, что выше его. Туриста же влечет в путь только его собственный ненасытный взор. У него нет веры, одни лишь надежды и ожидания.
Себастьян задумчиво кивнул. Солнце озаряло их золотым ореолом. Они пожали друг другу руки и расстались, чтобы никогда больше не встретиться.
Потом он отправился бродить наугад по узеньким средневековым улочкам, где с балкончиков его провожали глазами старушки. Выходил на людные площади, заставленные ларьками, где громоздились удивительные плоды, которые он смутно узнавал, причудливые, яркие растения. Продавцы зазывали его к прилавку, сопровождая свои слова кивками и улыбками. Он отвечал им на своем родном языке, не таком уж отличном от того, который он слышал от них. Он не спеша пересек площадь Кавура, на которой неустанно крутилась карусель с лошадками и каретами, и продолжил путь по Виа Рома, не забывая оглядываться по сторонам. Мраморные ангелы, укрытые в тенистых садах, склонившиеся над каналом развесистые деревья. Стеклянные балкончики сверкали на солнце, сливаясь с мерцающей водой. Он чувствовал, как по всему телу разливается покой, и сердце словно вспомнило забытый старый ритм. Он отмечал носившиеся в воздухе запахи, звуки обыденной жизни, которым гам когда-то подпевал про себя как привычной песенке. Пройдя до конца улицу, он увидел перед собой самую большую площадь, какую ему когда-либо приходилось встречать. Под летним небосводом перед ним раскинулась Прато-делла-Валле, и на ней, огибая ее кольцом, текла спокойная река. На берегу выстроились знаменитые падуанцы. Пшеничного цвета дома обрамляли площадь, а на заднем плане проступали минаретообразные башни, словно до дальних стран Востока отсюда было рукой подать. Он снова вернулся к базилике. «Я прошел по кругу, – подумал Себастьян и улыбнулся. – Я вернулся туда, откуда начал».
Он сел на первую попавшуюся скамейку, сложил руки на коленях. Больше ему никуда не нужно спешить.
Впервые в жизни он занялся добыванием елки. Когда он вернулся, его встретила на площадке синьора Пануццо, издалека узнавшая его по дутой куртке и зимним кроссовкам. Она поглядела, как он вытаскивает из лифта елку.
– Так-так, – сказала она. – Кажется, Оливар на этот раз как следует отпразднует Рождество?
– У меня будут гости, – сказал Себастьян.
Лифт двинулся дальше наверх. За ним пополз хвост кабеля.
– И сколько же человек? – спросила синьора Пануццо.
– Четверо.
– Никак все с ночевкой?
– Нет, – сказал он. – Они остановились в гостинице.
– Вот и хорошо, – сказала синьора Пануццо. – А то сколько же они вылили бы горячей воды!
Себастьян затащил елку в прихожую. Синьора Пануццо отперла замок и вошла в гостиную, где были составлены разные вещи, не поместившиеся в загородном доме. Себастьян отправился на кухню за деньгами, приготовленными, чтобы расплатиться с квартирной хозяйкой. Когда она вышла в коридор, он протянул ей деньги.
– Ну, пока, увидимся через месяц. Счастливого Рождества, – сказала она.
– Счастливого Рождества, – пожелал в свою очередь Себастьян.
Он запер за нею дверь. Ее шаги постепенно смолкли. Он взглянул на лежащую на полу елку, достал ножницы и перерезал бечевку. Ветки распрямились и вытянулись в стороны. На каменный пол посыпались иголки.
– Дурак! – буркнул он тихо. – Надо было сперва поставить ее стоймя.
Он зашел в кухню, зажег газ и открыл духовку. Потом постоял у плиты и погрелся. Она грела не хуже камина. Над кухонным столом висел календарь с религиозными картинками. Себастьян подошел к столу и оторвал еще один листок. На этот раз он в виде исключения радовался приближающемуся Рождеству.
Себастьян проснулся под звуки центрифуг из «Лава и Лава». Те начинали вращаться в восемь часов, сотрясая перегородку между его комнатой и ванной. Глухо бурчали сушильные барабаны, словно голодное брюхо. У Себастьяна замерз нос. Через некоторое время он выбрался в ванную. Для этого сперва нужно было придумать какую-то мотивацию. Там он снял пижаму и осторожно, чтобы опять не сорвать, потянул за цепочку, спуская воду. Затем включил воду над ванной, дал ей немного стечь и только тогда, скорчившись в три погибели, полез поливаться под ручным душем. Как правило, вода была слишком горячая, но стоило отвернуть холодный кран, как она становилась совсем холодной. Он долго пробовал добиться нужной температуры, но в прошлом году наконец отчаялся. На каменном полу ступни сводило от холода. Он включил радио и принялся за бритье. Эминема сменила последняя песня «Coldplay». Ходили упорные слухи, что Гвинет Пэлтроу влюблена в их вокалиста. Себастьяну тотчас же невольно подумалось о бедолаге, который терпеливо мерз под дверью Криса Мартина, чтобы проиллюстрировать последнюю сплетню. Хотя ему уютно жилось в этой несколько запущенной квартире и фотографировать людей, спокойно позирующих на выбранном по желанию фоне, было гораздо легче, он не раз позавидовал тому бедолаге, желая оказаться на его месте.
Окна прачечной «Лава и Лава» опять запотели.
Страна стирки опять погрузилась в пелену тумана. Себастьян разглядел внутри нескольких женщин, проводящих время в ожидании, когда достирается их белье, за чтением газетенок с бульварными сплетнями. На Виа Чезаре Баттисти не было ни души, кроме кошки, торопливо трусившей через мостовую на продрогших лапках. Себастьян остановился, немного отступив от входа в лавку, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядят украшения над дверью. Да, все было как надо. Во всяком случае, много лучше елки. В лавке уже был Филиппо, он занимался тем, что вставлял портреты в рамки.
– Много сегодня работы? – спросил Себастьян.
– Сниматься никто не собирался, – сказал Филиппо, – но многие придут, чтобы забрать готовые фотографии.
Себастьян зашел в служебное помещение, достал из шкафчика бриошь и налил себе чашку кофе.
– Рождество на носу, – вздохнул Филиппо. – Больше ни на что времени не осталось.
– Может, пойдем сегодня вечером куда-нибудь пообедать? – спросил Себастьян.
– Пойдем, – сказал Филиппо. – Я уже договорился с Антонелло.
Себастьян сунул чашку из-под эспрессо под кран и облизал сладкие от бриоши пальцы.
– Один без меня управишься? – спросил он.
– Вполне, – ответил Филиппо. – А ты куда?
– В магазин за подарками, – улыбаясь сказал Себастьян.
– Ишь ты! – удивился Филиппо. – И для кого же?
– Для принцессы, – улыбнулся Себастьян.
Он двинулся в сторону площади Гарибальди, на которой кружилась неторопливая карусель, все места на ней были заняты ребятишками с застывшими на лицах улыбками. Зайдя в банк, он перевел деньги племянникам в Осло, а в парфюмерной лавке на Риначенте купил для мамы ее неизменные духи. В каком-то
