После либерализма

на свете им хотелось освободиться от какой бы то ни было опеки, чтобы принимать собственные политические решения, чтобы самим служить в государственных учреждениях и на равных принимать участие в работе международных организаций.

В 1952 г. не только африканцы испытывали подобные чувства, не только они рассчитывали получить то, что им принадлежало по праву. Стремление к обретению вновь национальной независимости было присуще всем тем странам, которые теперь мы в совокупности называем третьим миром. И те же самые чувства переполняли тогда народы Европы. Всеобщий оптимизм царил повсюду, но, наверное, особенно силен он был в Соединенных Штатах, где никогда раньше жизнь не казалась настолько хорошей.

Сейчас, когда мы переживаем 1994 г., мир выглядит совсем по-другому. Год Африки, отмечавшийся в 1960 г., кажется сейчас чем-то очень далеким. Десятилетия развития под эгидой Организации Объединенных Наций теперь представляются плоской щукой. В наши словари вошло новое выражение, уже ставшее затертым, африканский пессимизм. В феврале 1994 г. в «Atlantic Monthly» была опубликована посвященная Африке статья, вскоре получившая широкую известность. Называлась она «Грядущая анархия», и в подзаголовке к ней было сказано следующее: «Как быстро нищета, преступность, перенаселенность, племенные пережитки и болезни разрушают социальную структуру нашей планеты».

29–30 мая 1994 г. «Le Monde» опубликовала на первой странице статью, озаглавленную «Разграбленные музеи Нигерии». Корреспондент газеты начинает публикацию со следующего поразительного сравнения:

Представьте себе наглых воров, которым удалось похитить Возничего из Дельф или Весну Боттичелли. От такого события застрекотали бы все телетайпы мира, и на Си-Эн-Эн ему бы уделили, как минимум, 60 секунд в разделе самых главных новостей. В ночь с 18 на 19 апреля 1993 г. несколько неопознанных лиц выкрали из коллекции Национального музея в Ифе в Нигерии двенадцать уникальных экспонатов — десять изваяний человеческих голов из терракоты и две из бронзы, считающихся шедеврами африканской скульптуры. Почти год спустя они так и не были найдены; воры все еще находятся на свободе, и, помимо нескольких специалистов, остальное человечество (не говоря уже о нигерийской публике) даже не подозревает о том, что произошло.

А 23 июня 1994 г. обозреватель «The London Review of Books» («Лондонского книжного обозрения») опубликовал рецензию на последнюю книгу Бэзила Дэвидсона. Он отмечал, что хотя Африка для Дэвидсона все еще остается «континентом надежды», даже он в мрачных тонах изображает «несбывшиеся надежды независимости». Автор добавляет, что какие бы «добрые предзнаменования» пути развития Африки ни описывал Дэвидсон, на деле они «весьма проблематичны…». В заключение рецензии ее автор пишет о том, что в книге Дэвидсона: «Многие африканцы, предоставленные произволу власти правительств воров, диктаторов и зарвавшихся освободительных движений — а иногда и всех их вместе, — не найдут для себя утешения».

Вот мы и подошли к сути проблемы. От прекрасных дней 1937 г. (получения Ганой независимости), 1960 г. (когда шестнадцать африканских государств обрели свободу, хотя, не следует забывать о том, что этот год был годом кризиса Конго), и 1963 г. (основания Организации африканского единства) — мы перешли к году 1994-му, когда, если мы вообще что-то узнаем об Африке из мировой прессы, газеты пишут только о том, что в Сомали идут постоянные столкновения между воинственными племенными вождями, в Руанде племена хуту и тутси зверски истребляют Друг друга, а Алжир (некогда гордый и героический Алжир) стал страной, где бандиты из исламистских группировок режут глотки интеллигенции. Хотя, надо сказать, была и еще одна замечательная новость: Южная Африка сделала неожиданно мирный шаг от апартеида к государству, все жители которого получили право участия в голосовании. Все мы, затаив дыхание, празднуем это событие в надежде на то, что Южная Африка не собьется с избранного пути.

Что же произошло за эти тридцать лет, если о некогда полном надежд континенте иностранцы (как и многие африканские представители интеллигенции) стали писать в почти таких же отрицательных выражениях, какие использовались в дискурсе XIX столетия? Сразу же должен остановиться на двух моментах. Первый состоит в том, что отрицательные геокультурные описания Африки — не новость; они представляют собой возврат к тем взглядам на этот континент, которые господствовали в Европе на протяжении, по крайней мере, последних пяти столетий, то есть, в период исторического развития современной миросистемы. Оптимистические, положительные высказывания, характерные для 1950-х и 1960-х гг., были исключительными и, как мне представляется, недолговечными. Второе обстоятельство, на котором мне хотелось бы остановиться, заключается в том, что изменения, произошедшие в период между 1960-ми и 1990-ми гг., касаются не столько Африки, сколько миросистемы в целом. Мы не сможем дать серьезную оценку нынешнему положению или перспективам возможного развития Африки, если предварительно не проанализируем те сдвиги, которые на протяжении последних пятидесяти лет происходили в системе в целом.

Поражение держав «оси» в 1945 г. обозначило завершение длительной борьбы — в некотором роде «тридцатилетней войны» — между Германией и Соединенными Штатами за то, чтобы стать преемником господствующей державы после упадка Соединенного королевства, начавшегося в 1870-е гг. Колониальные захваты в Африке, так называемая борьба за передел мира, были побочным продуктом межгосударственного соперничества, доминировавшего на мировой арене после того, как Великобритания утратила способность единолично определять правила мирового порядка и международной торговли.

Соединенные Штаты, как мы знаем, выиграли эту тридцатилетнюю войну на условиях «безоговорочной капитуляции», и в 1945 г. были единственной державой миросистемы с колоссальным производственным механизмом — в то время не только наиболее эффективным, но единственным, оставшимся в рабочем состоянии (не затронутым разрушениями военного времени). История последующей четверти века сводилась к упрочению господствующей роли Соединенных Штатов при помощи соответствующих мер в трех географических регионах мира, как стали их именовать в Соединенных Штатах — советской сфере влияния, на Западе и в третьем мире.

Если в области экономики Соединенные Штаты, несомненно, далеко превосходили своих самых близких конкурентов, то в военном отношении это было не так, поскольку второй сверхдержавой здесь оставался СССР (хотя, нельзя не отметить, он ни в коей мере не мог сравниться с могуществом Соединенных Штатов). Отстаивая марксистско-ленинские позиции, СССР противостоял доминировавшей либеральной доктрине Вильсона.

Тем не менее, на идеологическом уровне марксизм-ленинизм представлял собой скорее одну из разновидностей вильсонианского либерализма, чем его подлинную альтернативу. По сути дела, обе идеологии разделяли основные представления о геокультуре. Сходство их выражалось, как минимум, в шести основных программных подходах и позициях, хотя нередко это единство их взглядов отражалось в немного отличавшихся друг от друга формулировках: (1) они отстаивали принцип самоопределения наций; (2) они выступали за экономическое развитие всех государств, подразумевая под этим урбанизацию, коммерциализацию, пролетаризацию и индустриализацию, которые в итоге должны были бы привести к процветанию и равенству; (3) они заявляли о своей вере в наличие универсальных ценностей, в равной степени применимых ко всем народам; (4) они подчеркивали ценность научного знания (особенно в его ньютоновской форме) как единственной разумной основы технического прогресса; (5) они верили в то, что прогресс человечества неизбежен и желателен, и для развития этого прогресса необходимо сильное, стабильное, централизованное государство; (6) они заявляли о приверженности к народовластию — демократии, — но определяли демократию как ситуацию, при которой специалистам в области проведения разумных реформ на деле позволялось принимать основные политические решения.

Уровень подсознательного идеологического согласия в огромной степени облегчил раздел власти в мире на основе ялтинских соглашений, которые, в сущности, сводились к трем основным положениям: (а) СССР на деле получал власть на chasse gardee[23] в Восточной Европе (а в силу более поздних поправок в разделенных Корее и Китае), при том условии, что его реальные (в противоположность риторическим) притязания будут ограничиваться только этой зоной; (б) обе стороны гарантировали недопущение никаких военных действий в Европе; (в) обе стороны не имели и не могли иметь право на подавление групп, находившихся в радикальной оппозиции существующему геополитическому порядку («левых» в американской зоне; «искателей приключений» и «националистов» — в