– Твои речи не похожи на речи нищего.
– Не всю жизнь я был нищим, – с гордостью ответил он. – Я знаю Писание, и сидя здесь, в пыли и грязи, мне намного легче понять то, что никогда не понять человеку, у которого все члены целы и невредимы. Моя откровенность уже стоила мне пинков в голову, мне лучше было бы помолчать, но я не смог устоять перед соблазном, видя как ты несмело смотришь в сторону дома, за которым я сам наблюдал издалека.
– Значит – в Галилею! – воскликнул я. – Ты вернул мне прежние силы.
– Да, в Галилею! – подхватил он, – И если повстречаешь его, попроси благословения для нас, самых ничтожных из его братьев, которых умные люди бьют ногами по голове.
Я прикоснулся к его плечу и ладони.
– Ты окажешься намного ближе к его царству, чем я, несмотря на то что мои ноги могут донести меня до Галилеи, – произнес я – Благослови мое путешествие и меня самого, потому что я желаю стать смиренным душой и кротким сердцем.
Он грустно улыбнулся и, обратив на меня отсутствующий взгляд, пропел несколько слов на иврите, а затем повторил на арамейском языке, чтобы я смог их понять:
– Знаю, что мой Искупитель жив. Я навсегда останусь последним на этой земле, а когда меня похоронят, увижу Бога.
Не сказав больше ни слова, он накрыл голову накидкой плаща и поклонился до земли. Я тоже замолчал, меня поразила огромная разница между ним и слепцом, которого я вел в город: несчастье озлобило и ожесточило одного, в то время как второй, утратив все, надежды свои возложил на будущее, словно то, что было в прошлом, принесло ему одну-единственную горечь: лишило его Бога. Он смирился с увечьем и безропотно дожидался своего часа, сидя в грязи; благодаря ему мне стал понятен смысл смиренного ожидания кротких сердцем.
Охваченный своими мыслями, я вернулся в нижний город, и уже возле дома сирийца Карантеса мне показалось, что у меня вырастают крылья. Появившаяся надежда придавала воодушевление, живительное для всего моего существа, а в мозгу раздавался облегчающий душу крик: «В Галилею! В Галилею!», перекрывающий все остальные мысли.
Мне не сразу удалось подняться к себе в комнату: жена сирийца вместе с дочерью помогали Марии переодеваться во все новое.
– Ты хорошо знаешь женщин, – пояснил Карантес, – они не смогли устоять при виде красивых одежд и дешевых украшений, которые я ей купил. Все это заставило мою жену думать, что Мария из Беерота вовсе не падшая женщина, а скорее невинная девушка, которую ты желаешь спасти.
– Похоже, добродетель и порядочность окончательно утратили свой смысл в этом городе. Каждый день из храма поднимается к небу дым от принесенных жертв, словно жертвы и действия очищения могут примирить человека со столь опасным божеством, имя которого даже не разрешено произносить вслух. Здесь верующие слишком набожны, и негодяи легко скрывают свою злобу за нашитыми фалдами и завесой из молитв. Грешнице Марии я доверяю больше, чем одетым в белое священникам, которые ходят по храму. Она, по крайней мере, признает свой грех и искренне в нем раскаивается.
– Но что такое грех? – с сомнением переспросил Карантес. – В сирийских городах девушкам удается собрать немалое приданное, действуя во славу одной из богинь и получая большие деньги за то же самое, чем занималась эта израильтянка, у которой к тому же не было другого выбора! Там наши священники заставляют согрешившего просидеть определенное время у дороги в собственных экскрементах, чтобы путники, проходя мимо насмехались над ним, и я никогда не мог понять, как подобное обращение могло очистить человека от грехов! И не могу понять, чего хотят добиться жрецы культа матери-земли, которые вертятся на месте до тех пор пока у них не закружится голова и не помутится рассудок до такой степени, что они начинают резать собственное тело и готовы кастрировать себя во имя своей богини!
– С самого начала моего пребывания в Иерусалиме я4 похоже, стал одним из самых несчастнейших людей! Отрекся от богов своих отцов и теперь трепещу перед безликим божеством иудеев.
Наконец, оживленно болтая, к нам спустились его жена и дочь и пригласили меня подняться, чтобы взглянуть на невесту. Слегка удивленный этой переменной в их настроении, я поднялся наверх, вошел в комнату и, изумленный замер перед Марией из Беерота. Одетая во все новое, она казалась еще моложе, чем вчера вечером: на талии, кроме пояса, красовались украшения, на лбу сверкала диадема, на шее переливались бусы из разноцветных камней, с ушей свисали большие серьги, и даже лодыжку ноги обвивала цепочка, После приветствия она воскликнула с сияющим от радости лицом:
– Зачем ты одел меня, словно собравшуюся на праздник дочь богатого человека? Меня искупали, вымыли в благовониях волосы, во время путешествия я cmoi y прикрывать свое лицо вот этой вуалью, а этот плащ прикроет мои одежды от дорожной пыли.
Она примерила вуаль и укуталась в плащ, затем слегка повернулась, при этом ее украшения зазвенели. Меня тронуло ее детское воодушевление, новая одежда словно смыла с нее все незавидное прошлое.
Карантес тоже поднялся взглянуть на нее, и как человек, восхищающийся творением своих рук, принялся ощупывать каждое украшение, приглашая и меня прикоснуться к ним. Он вслух называл цену, которую он за них уплатил, словно давая понять Марии, во что она мне обошлась; при этом лицо ее стало грустным, радость померкла, и она бросила на меня полный недоверия взгляд.
Я поблагодарил Карантеса за его труды, добавив несколько вежливых слов в адрес его супруги и дочери. Они наконец поняли, что лишние в стой комнате и вышли, посмеиваясь и прикрывая ладонью рот. Оставшись со мной наедине, Мария, словно в поисках опоры, прислонилась к стене, а во взгляде ее застыл ужас.
– Чего ты добиваешься от меня на самом деле? – спросила она – Со мной уже однажды случилось нечто подобное, когда я убежала из родной деревни: я шла в рубище по городским улицам, и мне повстречалась одна старая женщина, которая пригласила меня к себе в дом и одела в новые одежды; я поверила в ее доброту, пока не поняла, в какой дом попала. Она била меня, потому что я не могла обслуживать ее клиентов так, как они того желали, и мне удалось вырваться от нее только через три дня. Однако тебя я считала совершенно не таким и молилась за тебя, потому что ты оставил меня в покое этой ночью, когда я вся дрожала от страха. А теперь твои намерения по отношению ко мне вызывают сомнение: когда я была плохо одета и не расчесана, то не могла тебе понравиться!
– Не бойся, – сказал я, посмеиваясь, чтобы успокоить ее. – Я не ищу земных благ, иначе попросту остался бы с тобой в Иерусалиме. Я слишком хорошо знаю, что земные страсти ведут нас в объятый пламенем ад и не приносят даже самого малого облегчения, поскольку, чем больше мы погружаемся в них, тем больше сгораем. Моим единственным желанием является достичь другого царства, того, что все еще находится среди нас, и именно ради этого я собираюсь отправиться с тобой в Галилею.
Однако мои утешительные слова не пришлись ей по вкусу. Она топнула по полу своей маленькой ножкой и, сорвав с себя бусы и диадему, воскликнула:
– Теперь я понимаю, почему ты сам не соизволил выбрать для меня украшения, а поручил это другому. Мне оскорбительно твое безразличие, и я ни за что на свете не стану носить эти побрякушки, даже если у меня никогда не было таких красивых вещей, которые ты выбирал не сам.
Расставаться с ними ей все же было трудно, и она орошала их все более обильными слезами. Затем она с силой притопнула ногами.
– Тебе не понять, что я предпочла бы бусы из зерен и фруктов, если бы ты выбирал их сам! – всхлипнула она.
Я тоже разозлился и в свою очередь притопнул ногой.
– Прекрати немедленно это хныканье, Мария из Беерота! – приказал я – У меня больше нет сил выдерживать подобное поведение! Что подумают люди внизу, когда услышат этот топот и крики? Плачущая женщина становится уродливой, и я не знаю, зачем мне брать тебя собой в Галилею, если ты истолковываешь мою дружбу подобным образом!
Испугавшись, Мария сразу же прекратила лить слезы. Вытерев глаза, она подбежала ко мне, обняла и поцеловала в щеку.
– Прости мне мою глупость, – попросила она, – Обещаю тебе быть благоразумной, если ты возьмешь меня с собой.
Ее ласки были похожи на ласки ребенка, застигнутого при совершении какой-то шалости, и я в знак
