деньги либо набирать добровольцев. Оба священных лукумона сразу же заявили, что их города, Вольтерра и Вольсинии, не разрешат даже добровольцам отправиться на эту войну. Но это были города, находящиеся в глубине страны, а главное слово оставалось все-таки за приморскими областями. После окончания совета карфагенские послы получили различные обещания от отдельных городов. Вейи намеревались выставить две тысячи гоплитов, Тарквиний — конницу и двадцать военных кораблей, Популония и Ветулония по десять военных кораблей, а города, расположенные в глубине страны, обещали дать по крайней мере по пятьсот вооруженных воинов.
Эти решения были, конечно, секретными, но во всех этрусских портах жили греческие ремесленники и просвещенные купцы, а крупные западные города имели в этрусских поселениях своих представителей, собирающих сведения о торговле и мореплавании.
Многие богатые этруски водили с ними дружбу и часто ездили в греческие города. Они восхищались греческой культурой куда больше, чем своей, и, разумеется, рассказали друзьям об опасности, грозящей грекам; кроме того, они делали все, что могли, дабы помешать подготовке к походу. В глубине страны они даже постарались вербовать к себе на службу добровольцев — лишь бы помешать им отправиться на войну, а зимой в этрусских портах участились пожары и волнения среди иноземных моряков — все это беспокоило этрусков и отвлекало их от военных приготовлений.
Но пока все шло хорошо. Когда я вернулся из Тарквиний в Рим, то у меня были для Ксенодота только отличные новости и я был уверен, что этруски со всей решительностью поддержат карфагенян. От Арнта я получил даже копию секретного списка вспомогательных отрядов. Ксенодот был в восторге и говорил, что это превзошло самые смелые его ожидания.
— И все это ты мне просто подарил! — воскликнул он. — Что же мне теперь делать с этими золотыми головами волов, которые я с таким трудом приволок сюда?
У него было с собой довольно много особым образом отлитых из золота воловьих голов, каждая из которых весила один талант и которые были в Карфагене ходячей монетой. Ксенодот спрятал их у устья Тибра, чтобы не возбуждать недоверия сената таким огромным богатством. Я понимал, что было бы бессмысленно тащить все это обратно в Сузы, и предложил ему купить в Популонии несколько кораблей с грузом железа и нанять кого-нибудь, кто бы знал сицилийское побережье, чтобы провезти оружие сиканам. Правда, Хиулс был еще подростком и все эти годы я ничего о нем не слышал, но оружие укрепило бы его положение, а уж как им с толком распорядиться, сын Дориэя наверняка придумает. Сиканы могли бы стать проводниками карфагенян или же связать силы греков, совершив нападение на Агригент.
Несколько воловьих голов Ксенодот решил тайно отправить Ларсу Арнту в Тарквинии, так как тот был весьма рассудительным юношей и наверняка приказал бы на эти деньги заложить на верфях несколько военных кораблей. Чертежи афинских современных судов можно было легко купить в Киме, поскольку кичливые афиняне не только не скрывали секретов построения своих новых и мощных триер, а наоборот, всячески хвастались ими.
Так Ксенодот и поступил, однако же последний талант золота он, несмотря ни на что, все-таки захотел подарить мне на память или же на всякий непредвиденный случай. Он послал своего верного скопца, чтобы тот забрал золото из тайника возле устья реки, потом мы завернули голову в воловью шкуру и закопали возле моего источника, чтобы Ксенодот тоже знал это место на случай моей смерти. Мы расстались друзьями, поднимая всю ночь перед его отъездом чаши за успехи этрусков и великого царя. На следующий день Ксенодот отправился обратно в Карфаген; ехал он окружным путем, огибая Сицилию, так как Гелон в Сиракузах успел уже закрыть Мессинский пролив.
Совет в Карфагене избрал вождем Гамилькара и признал его единоличным правителем на все время войны: Он был сыном известного мореплавателя Ханнона, того самого, чьи корабли изучали океан по другую сторону Геракловых столпов вплоть до моря водорослей и проплыли на север от Оловянных островов так далеко, что наткнулись на льды. Гамилькар очень стремился к славе, это был одаренный полководец, который в течение зимы вербовал отряды во всех колониях Карфагена вплоть до Иберии, так что теперь в карфагенском войске служили солдаты из многих стран с разным цветом кожи. Но все эти люди были вооружены кто во что горазд, привыкли к различной тактике боя и зачастую не понимали друг друга и подаваемых им команд, потому что говорили на разных языках. Вдобавок ко всему им требовалось много пищи, причем одни ели то, на что другие смотрели с отвращением. Да и вообще в лагере карфагенян были слишком часты беспорядки.
Греки же все были вооружены одинаково и хорошо подготовлены к борьбе в подвижных боевых порядках в открытом поле, а их гоплиты сражались в металлических доспехах и имели металлические щиты. В течение зимы Гелон и Ферон соперничали между собой в строительстве триер в Сиракузах и Агригенте. Когда наступила весна, в Сиракузах стояли наготове сто новых триер. Великий царь достиг своей цели хотя бы потому, что ни один корабль и ни один человек не был послан с Сицилии или из Италии на помощь собственно Греции, хотя Афины и Спарта много раз просили об этом.
Мне больше нечего было бы добавить о подготовке к войне в приморских этрусских городах, если бы не удивительное событие, случившееся весной: римский сенат совершенно неожиданно разорвал соглашение с жителями Вейи и велел бросить окровавленное копье на их территорию. Предлог для этого был выбран совершенно надуманный — частые нарушения границы, хотя споры пастухов о пастбищах случались каждую весну и обычно улаживались полюбовно, на переговорах. Нападение Рима на Вейи привело к тому, что город не смог выслать обещанные отряды на помощь Карфагену; Рим же после победы над вольсками был настолько могущественным, что сумел выставить целых две армии, одна из которых воевала неподалеку от Цере и Тарквиний. Греки сумели сохранить переговоры, которые они вели с римскими консулами и влиятельными сенаторами втайне, и я узнал обо всем лишь тогда, когда вопрос о войне был делом решенным. Разумеется, в таких обстоятельствах ни о каких многочисленных этрусских отрядах и речи быть не могло — количество воинов, собиравшихся отправиться в Сицилию, было очень и очень невелико. Совет Тарквиний не решился послать конницу на судах, ну а Цере — тем более.
Только в самом конце лета вышли мы в море, чтобы встретиться у берегов Сицилии с карфагенским флотом. У нас было сорок легких военных судов, две триеры и две тысячи человек на грузовых кораблях — главным образом гоплитов, владеющих оружием так, как это было принято у греков. Карфагенские моряки прекрасно выполняли свою задачу, и мы смогли беспрепятственно доплыть до Гимеры, не опасаясь встречи с греческими судами, и там вытащить наши суда на берег. Гамилькар прежде всего захватил порт и устье реки, чтобы высадить свои войска и со всех сторон обложить город. В наемной карфагенской армии насчитывалось более тридцати тысяч человек, и их огромный лагерь раскинулся вплоть до окрестностей Гимеры. Однако это войско тащило за собой множество людей, не имеющих никакого отношения к армии. Это были рабы, женщины в обозе, жрецы, предсказатели, торговцы, скопцы, танцовщики, музыканты и просто бродяги, которые только и делали, что кричали, ссорились и выпрашивали у солдат подачки.
В соседнем лесу строила свою стоянку тысяча сиканов. Сегестяне, которые по распоряжению Гамилькара присоединились к ним, не переставали удивляться, откуда это у лесных жителей такие замечательные металлические щиты и мечи, но особо не возмущались, потому что сиканы добровольно выступили на их стороне и намеревались сражаться с греками.
Я оставил предводителя этрусков у Гамилькара и его приближенных и поспешил прямиком к отряду сиканов. Только мимоходом взглянул я с некоторой грустью на хорошо мне знакомые стены Гимеры. В одном броске копья от них карфагеняне уже построили осадные башни и установили боевые тараны… но тут я увидел одетых в звериные шкуры сиканов, их лица и руки в боевой черной, красной и белой раскраске, и у меня потеплело на сердце. Они очень удивились, когда я заговорил с ними на их языке, и поспешно отвели меня к жертвенному камню, который успели уже освятить. Вокруг него собрались вожди разных племен с деревянными масками на лицах. Среди них я заметил очень стройного мальчика, который носил на плече мой собственный старый щит, так что я сразу же узнал его, несмотря на его маску волка, и поспешил прижать к груди.
Хиулсу не было еще и тринадцати лет. В этом возрасте ребята всегда очень подозрительны и боятся, что кто-то попытается унизить их достоинство. Сын Дориэя неприязненно отодвинулся от меня, а вожди сиканских племен стали возмущаться тем, что я так бесцеремонно обращаюсь с их Эркле. Но когда Хиулс понял, кто я такой, он снял деревянную маску, велел принести для меня мясо и жир и вежливо поблагодарил за присланное оружие, дошедшее к нему тайными путями.
Он заявил:
