мерзавцев. Это заповеди, которых мне достаточно, дабы управлять Клузием. Чтобы их усвоить, не нужно быть лукумоном. Если мой сын и впрямь родился лукумоном, то ему придется самому отыскать себя и свой город. Так делали все лукумоны прежних времен. Никто не может быть лукумоном только по происхождению. Лишь достигнув сорока лет, лукумон находит в себе силы для самопознания и добивается признания от других. Вот почему я должен отказаться от своего сына.
В тот год, когда мне исполнилось семь лет, отец взял меня с собой в Сибарис — самый культурный греческий город во всей Италии — и там поручил заботам своего старого друга, решительно запретив ему говорить мне что-либо о моем происхождении. Видимо, Ларсу Порсенне нелегко далось такое решение, ибо я был его единственным сыном — моя мать умерла, когда мне было всего, три года, и отец не захотел больше жениться. Однако он считал своей обязанностью посвятить сына своему народу и не хотел, чтобы я стал ложным лукумоном.
Я думаю, он собирался издалека следить за тем, как я взрослею, и заботиться обо мне, но тут внезапно разразилась война между Кротоном и Сибарисом, и Сибарис прямо-таки стерли с лица земли. Там жили четыреста семей, и спаслись только женщины и дети, которые успели отплыть на кораблях в Ионию, в Милет. Разумеется, друг моего отца отправил меня с ними, ибо до Этрурии я бы один не добрался, а в Сибарисе, захваченном кротонцами, меня ожидала участь раба. Сам же он погиб, сражаясь, как и все прочие мужчины, хотя про жителей Сибариса и говорили, что они были изнежены и привыкли к роскоши и наслаждениям.
Друг Ларса Порсенны даже в этом крайнем случае не посмел нарушить обещание, данное им моему отцу, и не стал рассказывать о том, кто я, людям, плывшим со мной в Ионию на одном корабле. Впрочем, всем им было не до меня и моего происхождения — у них и своих забот хватало. Как только окончился траур по разрушенному Сибарису, его чудом спасшиеся жители превратились в докучливых просителей, от которых каждый город прямо-таки мечтал избавиться. Тем временем отец мой погиб — на охоте раненый кабан сбил его с ног и так истерзал клыками, что Ларс Порсенна скончался от потери крови. Он всегда был здоров и силен, и ему не было еще и пятидесяти лет. Слава о нем, я думаю, будет жить вечно, пока на земле останется хоть один этруск.
Приходили ко мне как-то сестры моего отца; они хотели познакомиться со мной, но даже не попытались обнять, а их дети смотрели на меня большими удивленными глазами. Они уверяли меня в том, что охотно поделятся со мной отцовским наследством, сокровищами, не требуя никаких доказательств моего происхождения, но когда я сказал им, что вернулся в Клузий вовсе не за наследством, вздохнули с видимым облегчением. Им было бы трудно убедить своих достойных супругов согласиться на новый раздел имущества, хотя у нас и принято, что женщина владеет имуществом и наследует все наравне с мужчиной. Наши женщины настолько самостоятельны, что гордый своим происхождением мужчина всегда называет имя матери рядом с именем отца. От своих теток я узнал, что мое собственное имя звучит как Ларс Турмс Ларкхна Порсенна, поскольку моя мать была из древнего рода Ларкхнов.
О ней говорили, что она была очень красивой, но замкнутой женщиной; представители знатных этрусских родов вообще отличаются любовью к одиночеству. Отец же происходил из иной семьи — куда более молодой и многочисленной. Он смог посвататься к ней только тогда, когда добыл на войне славу и трофеи. Правда, говорили также, что как-то моя мать, будучи еще совсем девочкой, бросила ему яблоко, забавляясь у реки с подругами.
Мои родственники, с которыми меня связывали теснейшие кровные узы, оставались для меня чужими. Они не сторонились меня, но разговаривали со мной не больше, чем другие. Они с любопытством ждали дня испытаний.
Летом юноши города усиленно готовились к осенним спортивным состязаниям. Среди молодых людей находили самого красивого и самого сильного, чтобы он представлял Клузий на тех играх, где по обычаю выбирали ведущий город Союза сроком на один год. Счастливец получал венок, а также священный круглый щит города и священный меч, чтобы привыкнуть пользоваться ими. Впрочем, старики говорили, что исход соревнований уже на протяжении сотен лет не имел никакого политического значения. Победитель получал в награду девушку, предназначенную для жертвоприношения, немедленно давал ей свободу, и его город до будущей осени занимал почетное место в Союзе.
Я рассеянно слушал все эти рассказы о стародавних обычаях, потому что мне никак не удавалось разобраться в себе и отыскать в своей душе кого-то лучшего, чем Турмс, сын Ларса Порсенны. Я жил в прохладных тихих покоях среди изумительных ваз и статуй, спал на мягком ложе, пил вино и ел вкусную еду, так что со стороны могло показаться, что у меня было все. Однако же мне чего-то недоставало, и это «что- то» мне следовало обрести в глубинах моего собственного «я». Если бы я знал, чего именно мне не хватает! Напрасно стучался я в ворота моего сердца.
Временами мне казалось, что я начинаю кое-что понимать, и тогда чувствовал себя счастливым. Но потом я снова ощущал, сколь тяжело и неповоротливо мое тело, сколь велика, его власть надо мной. В ночи, когда на небе появлялась круглая луна, меня в моих снах навещала полубезумная и взбалмошная богиня-девственница. На ее узком лице я читал угрозу. Бывала у меня и Рожденная из морской пены; она искушала меня своими золотыми волосами и белым телом. Она хотела, чтобы я вновь был связан с землей и удовлетворился судьбой простого смертного.
И все-таки я готов повторить, что это было самое счастливое лето моей жизни. Когда же наступила осенняя пора, мною овладело глубокое уныние и я уже не испытывал никакой радости. В назначенный день я в сопровождении послов моего города отправился в путь к священному озеру. Мне не полагалось ни идти пешком, ни ехать на лошади или осле, так что меня отвезли туда в закрытой повозке, в которую были запряжены белые волы. Их головы украшала красная бахрома, и я мог любоваться ими, когда осмеливался чуть-чуть раздвинуть тяжелые занавески.
В этой же повозке и таким же образом были недавно вывезены из храма моего города оба белых обелиска. Еще один раз предстоит мне спать на ложе богов и вкушать их пищу — когда холодный, смертельный пот выступит у меня на лбу. И я, Турмс, спешу закончить это повествование, чтобы успеть выполнить все, что мне предначертано.
КНИГА X
Пир богов
1
На праздник осени собралось много людей из разных краев Этрурии, но ступать на священную землю и жить в священных хижинах разрешалось только посланникам городов и их свите. Вольсинии, большой и богатый — однако неосвященный — город, раскинулся на холме в половине дня пути от озера. Он славился своими ремесленниками и товарами; праздник осени также приносил городу немалую прибыль. В самих же священных Вольсиниях, что на берегу озера, торговля была запрещена.
В первый день праздника меня проводили в дом Совета, где собрались посланники двенадцати городов. Только двое из них были лукумонами, пятеро других сами так называли себя, один был царем, избранным народом, а четверо остальных представляли Советы своих городов; среди них был и посол Клузия. Кое-кто выглядел очень молодо, например, Ларс Арнт Велтуру из Тарквиний, который прибыл сюда вместо отца; на всех красовались священные плащи их городов. Собравшиеся с интересом поглядывали на меня. Одеты они были одинаково, сидели и стояли, кто где хотел, не оказывая друг другу почестей.
Я откинул полу плаща, прикрывавшую голову; вот оно, первое, самое простое для меня испытание. Когда посланники встречались со мной взглядом, каждый пытался как-нибудь привлечь мое внимание — поманить пальцем, моргнуть, улыбнуться или нахмурить лоб. Свои плащи они вывернули наизнанку, чтобы я не мог угадать по знаку города, откуда они. И тем не менее я сразу же нашел глазами двух лукумонов. Не могу объяснить, почему, но я был совершенно уверен, что угадал правильно — я даже улыбнулся при мысли о том, что игра оказалась такой простой.
Я подошел к ним и сначала склонил голову перед стариком из Вольсинии, а потом — перед стройным лукумоном из вечно холодной Вольтерры. Это был мужчина крепкого телосложения не более пятидесяти лет от роду. Быть может, я узнал его по взгляду, а быть может — по морщинкам на лбу. Он держался настороженно и с большим достоинством, старик же мягко улыбался. Остальным собравшимся я лишь приветливо кивнул.
Лукумоны посмотрели друг на друга и поднялись мне навстречу. Старший сказал:
— Я знаю тебя, Ларс Турмс. В эти дни ты сможешь повсюду ходить свободно, куда и когда хочешь, по
