священным и неосвященным местам. Если желаешь — принимай участие в жертвоприношениях. Смотри состязания. Все двери будут перед тобой открыты. Тебе не придется открывать их самому.
Лукумон из Вольтерры дружески дотронулся до моей руки.
— Неплохо бы тебе подготовиться, Турмс, — сказал он. — Никто не может принудить тебя к этому, но истинному лукумону такая подготовка не помешает. Ведь скоро тебе предстоит узнать то, чего ты раньше не знал.
— Как мне надо готовиться, отец? Как мне готовиться, братья? — спросил я.
Старик засмеялся и ответил:
— Это уж тебе решать, Турмс. Кто-то ищет одиночества в горах, кто-то — самого себя в людской толпе. Путей много, но все они ведут к одной цели. Может, ты будешь не спать, может — не есть. Бодрствование иногда помогает человеку увидеть то, чего он обычно не замечает. Можно также пить вино, напиваться допьяна — так, что ноги откажутся слушаться тебя, пить снова, засыпать, а проснувшись, выливать из себя то вино, которое выпил. Можно любить женщин, изнемогать от сладострастия и блаженства и видеть вещие сны. Жаль, что я уже слишком стар, чтобы повторить этот путь. Очень жаль, но теперь ничего не изменишь.
Лукумон из Вольтерры сказал:
— Человеческий мир чувств богат, с его помощью можно достичь вершин удовольствия. Если бы не наше умение наслаждаться, мы бы постоянно скучали и тосковали, и жизнь казалась бы нам однообразной и безрадостной. Однако помни, Турмс, что голод, жажда и неудовлетворенное влечение к женщинам тоже способны придать жизни особый пряный аромат — надо только уметь не переступать грань. Впрочем, каждому свое, и я не буду спорить и настаивать на том, что вечно голодный испытывает невероятное наслаждение. Я не знаю, каков будет твой путь, я могу лишь поведать о своем собственном.
Больше они ничего не сказали, но по их сияющим взглядам я понял — в глубине души они уже признали меня. Им, лукумонам, не требовалось больше никаких доказательств, но обычай вынуждал их испытать меня, а я должен был за несколько дней праздника осени до конца познать себя. Таков был тяжкий долг каждого истинного лукумона.
В этот же день я наблюдал, как они вбивали новый блестящий медный гвоздь в посеревшую от старости колонну в Храме судьбы. Она была вся покрыта гвоздями, и шляпки у некоторых позеленели от времени. Но на колонне оставалось еще много места, а это означало, что боги по-прежнему благосклонны к этрусским городам.
В течение трех следующих дней обсуждали внешнеполитические вопросы и ход войны Вейи против Рима. Цере и Тарквинии обещали поддержать жителей Вейи оружием и людьми. Говорили также о греках, и Ларс Арнт на примере Популонии и Ветулонии пытался доказать, что рано или поздно с эллинами придется воевать. Но слова его не нашли отклика. Ни один из лукумонов вообще не принимал участия в разговорах о сражениях, так как лукумоны признают только необходимость защищать собственный город в случае крайней опасности. Даже присутствие на военных советах частично лишает их божественной силы. Пока остальные спорили, старец из Вольсиний шепнул мне на ухо:
— Пускай они дерутся с Римом, если им так хочется. Рима им все равно не одолеть. Ты-то хорошо знаешь, что Рим — это город твоего отца, связанный с твоим родным городом тайными узами. Если Рим падет, падет также и Клузий. Я покачал головой и сказал:
— Мне пока известно очень мало. Посвященные в Клузий ни о чем таком не рассказывали.
Он положил мне руку на плечо:
— Какой ты сильный и красивый, Турмс. Я счастлив, что смог увидеть тебя перед смертью. Ты рядом — и я чувствую себя помолодевшим… Не слишком доверяй посвященным. Большинство из них просто заучивают наизусть мудрые книги и вызубривают заклинания и все тонкости ритуалов жертвоприношения — ничего другого они не знают и не умеют. Еще не пришло время открывать тебе это, но я стар и в другой раз могу попросту забыть рассказать сыну Ларса Порсенны кое-что весьма важное. Твой отец покорил Рим и правил там несколько лет, вникая во все городские дела. Ему должны были наследовать Ларс Таркон или же его сын, но римляне убедили своего властителя, что лучше им править самим, а не терпеть самоуправство пришлого неумного царя. Ведь когда-то они пытались даже его убить — так он был им ненавистен. В священной пещере Эгерии твой отец встретил старейшую весталку, которая прочла и истолковала ему предсказания. Он поверил мудрой женщине и добровольно отрекся от Рима, однако же по знамению, полученному им, связал судьбу Рима с судьбой Клузия. В случае, если Клузию будет угрожать опасность, Рим обязан помочь ему. Так записано в священных книгах Рима, и это подтверждено на пиру богов. Ларс Порсенна считал такое соглашение куда более значительным и важным, чем любой государственный договор, который можно легко нарушить — особенно если учесть, что в Риме к слову народа прислушиваются. Разумеется, патриции и консулы всегда стремились к тому, чтобы эта договоренность не получила широкой огласки, ибо римляне горды и независимы. Но древние народы знают о соглашении и помнят об узах, связывающих Рим с Клузием.
И еще, — продолжал он, — Клузий не может участвовать в войне с Римом, а обязан выступить в его защиту, если разбушевавшиеся соседи задумают стереть город с лица земли. Нет, тиррены, разумеется, должны время от времени наказывать зазнавшийся Рим, ему надо пройти через страдания, чтобы окрепнуть, но если Риму будет грозить полное уничтожение со стороны этрусков, то Клузий непременно защитит его и не станет объединяться со своими соотечественниками, ибо иначе погибнет сам. Таков священный долг Клузия, и даже боги сходили как-то на землю, чтобы подтвердить это. Единственное напоминание о таком соглашении сохранилось в условиях заключения торговых сделок; ни одна из них не может быть совершена римлянином, если в документ не включены следующие слова:
Мне вспомнилось, как удивлялся я столь странному обычаю, которому должен был следовать в Риме каждый, кто хотел придать торговой сделке законную силу. Я также понял, почему судьба привела меня в священную пещеру, почему она показалась мне знакомой и почему я умылся там холодной родниковой водой. Я шел по стопам отца, и старшая весталка знала, кто я.
Целых семь дней посланники обсуждали внутренние вопросы Этрурии и решали пограничные споры. На душе у меня становилось все легче. Я не избегал людей, я с радостью и интересом бродил повсюду и смеялся, и кричал вместе с другими зрителями на ритуальных состязаниях. Но когда меня узнавали, я тут же оказывался один-одинешенек в центре круга, и все взирали на меня вопросительно и с испугом. Поэтому иногда я искал-таки одиночества, желая лучше разобраться в происходящем. Несколько раз я просыпался на вершине горы под звездами. Я не испытывал ни голода, ни жажды; радость вошла в мои плоть и кровь, она пронизывала все мое существо, и никакие заботы больше не тяготили меня. Если же в мою душу все- таки закрадывалась тревога, то довольно было взгляда, прикосновения или дружеского слова одного из лукумонов, чтобы я успокоился и перестал томиться неизвестностью.
Потом начались жертвоприношения и проводимые одновременно с ними ритуальные игры. Жертвоприношения совершались в храме, а состязания проходили на стадионе за каменным ограждением. Лукумоны и посланники городов сидели на двенадцати священных валунах, устланных мягкими подушками; все, кому дозволено было находиться на освященном поле, стояли небольшими группками за спинами посланников своих городов, а остальные толпились на склонах холма и на крышах домов; казалось, все жители покинули Вольсинии и переселились в пригород. На состязаниях не разрешалось ни шуметь, ни даже громко разговаривать, так что игры проходили в глубокой тишине.
Я тоже принял участие в жертвоприношении богу молнии; меня выбрали, и я должен был совершить этот обряд на каменном столе богов. Я постриг себе волосы, поймал сетью маленьких рыбок в священном озере и собственными руками выкопал из земли луковицы. Молитвы произнес жрец молний из Вольсинии, потому что я их не знал. Затем он сообщил городам о знамениях, которые были замечены в храме на острове в прошлом году. Только для Вейи знамение было неблагоприятным: ярко-красная молния блеснула в той части неба, которая сулила несчастья. Другим же этрусским городам можно было не опасаться серьезных бедствий.
В один из дней на мою долю выпало выбрать из большого стада жертвенную овцу. Все животные были прекрасные — чистые и здоровые. Самка, на которую пал мой выбор, послушно брела за мной до самого
