Падшую невесту. Только сошедшая с ума могла прибиться к флагеллантам, только омерзительная грешница могла участвовать в свальном грехе, что устраивался еженощно, только наказанная Господом могла впустить в себя смертельную болезнь — сифилис. Это подтвердил лекарь Хорст. Он сам осматривал сектантов и был убежден, что все те, кто грешил в ночных оргиях, были больны этой второй после проказы страшнейшей болезнью.
Впрочем, многие лекари при любых сомнениях приговаривали больного к сифилису, следуя правилу «In dubio suspice luem».
Да и где искать эту невесту? Тем более среди океана чумы. И зачем? Чтобы коснуться прогнившего тела и не иметь наследника?
И пусть молодой рыцарь несколько дней проплакал и не хотел никого видеть. Это прошло. Ведь рядом, ничего не желая и не навязываясь, все же была Эльва. А как она ухаживала за раненым рыцарем! Кормила его из белых ручек, меняла ему повязки и даже выносила за ним ночную вазу. Постепенно молодые разговорились. И вот уже второй день из спальни доносится сладкий голосок милой Эльвы. Она читает ему поучительные книги, поет и просто беседует. Уже несколько раз раздавался веселый смех Гюстева. А после того, как он согласился принять горячую ванну, Венцель Марцел твердо убедился, что рыцарь готов пойти на все, о чем попросит его спасительница.
Очень скоро барон (или все же лучше граф?) не сможет обходиться без нее. И тогда он падет ей в ноги.
А Венцель Марцел? О, он будет рад. Какой добрый отец не желает счастья своей дочери? Да и самому себе.
— Отец! Смотри, отец!
Бюргермейстер едва не поперхнулся вином, услышав громкий возглас дочери. Он тут же поспешил на ее голос и увидел Эльву и молодого рыцаря, спускающихся по лестнице под руку.
— Отец, наш гость уже твердо стоит на ногах. Он почти здоров, — со счастливой улыбкой сообщила девушка.
— И это только благодаря вам, — тоже улыбаясь, сказал фон Бирк, который не отрывал глаз от своей спасительницы. Хотя благодарность относилась и к самому бюргермейстеру.
— Хвала Господу, дети мои… — Лицо Венцеля Марцела светилось от счастья. Особенно ему были приятны собственные слова «дети мои».
— А почему непрерывно звонит колокол? — спросил молодой рыцарь.
— Так ведь чума… — бюргермейстер развел руками.
— Да, проклятая чума. Наверное, мне придется надолго задержаться у вас.
— Если угодно Господу, то и на всю жизнь. — Венцель Марцел засмеялся и подмигнул дочери.
Эльва смутилась и прикрыла лицо ладонью.
Гюстев взял ее руку в свою и с нежностью поцеловал.
— А теперь можно выпить и вина! — воскликнул счастливый отец.
Глава 15
Гудо потрогал свой синий плащ. Ткань была еще влажной, хотя за ночь должна была высохнуть. Палач присмотрелся и еще раз убедился, что пятна крови за две стирки почти полностью исчезли. Этой ночью он почти час полоскал и мял его руками. И хотя плащ несколько утратил свой цвет, теперь он был чист и от крови, и от чумы.
Адела и дочь только что закончили обед и запили еду кувшином молока. Теперь уже женщина могла вставать и помогать Гудо готовить пищу. Она даже несколько раз посмотрела ему в лицо, и палачу показалось, что гнев и страх в ее глазах исчезли. Или, во всяком случае, где-то глубоко спрятались.
Она даже попыталась усмехнуться, когда Гудо сказал, что рад тому, что платья как нельзя лучше подошли и Аделе, и Грете. Правда, туфельки оказались немного велики. Но это не страшно. Будут еще и другие, к зиме. Когда же у дочери вырастет ножка, можно будет подобрать сапожки.
Гудо сел за стол и взял в руки иглу и тонкую шерстяную нить. Он облизал конец нити и, выставив ушко иглы на просвет, попытался протянуть через нее нить. Конечно же, с первого раза ничего не получилось. Палач посмотрел на свои грубые руки и криво улыбнулся.
Адела, повозившись у очага, села рядом с дочерью на кровать и, подперев голову руками, уставилась на хозяина дома.
— Мы уже здоровы?
Гудо вздрогнул, и нить опять прошла мимо ушка. Она говорила с ним. Говорила!
Палач отложил швейные принадлежности и попытался по-доброму улыбнуться.
— Уже прошло десять дней, как вы в этом доме. Если за это время вы не умерли, значит, здоровы.
Она не продолжила беседу. И Гудо не знал, что сказать. Поэтому, выждав некоторое время, он опять взялся за иглу.
— Как мне называть тебя? — опять спросила Адела.
— Гудо. Мое имя Гудо, — с волнением произнес палач и почувствовал, как в его руках появилась дрожь.
— Я помню тебя, — в голосе женщины опять зазвучала печаль.
Гудо вздохнул.
— Ты помнила другого человека. Того уже нет. Освободи свою душу и сердце.
— Ты спас нас. А что с теми, кто жил с нами?
— Они все мертвы. Чума никого не щадит.
— Значит, мы с Гретой остались одни. — По щекам женщины потекли слезы.
— Нет, нет! — горячо воскликнул палач и тут же осекся. — Главное, что вы живы.
— Я просила Бога и добрых ангелов, чтобы они убили тебя…
— Таких просьб было много. Но Господь продлил мою жизнь, чтобы я спас ваши.
— Нам нечем тебя отблагодарить, — вздохнув, сказала Адела.
— Лучшей благодарности, чем та, что вы рядом, мне и не нужно…
Гудо почувствовал, как его грудь стала наполняться волнением. Он поднялся и, прихватив нож и тонкую дощечку, вышел из дома.
Палач быстро взобрался на холм и долго сидел, опустив голову. Тысячи мыслей и сотни разрозненных воспоминаний едва умещались в его огромной голове. Безумные глаза голодного отца, пьяный хохот наемников, скрежет оружия на поле битвы, рыдающая девчонка под ним, холодный голос Гальчини, люди, казненные и подвергнутые пыткам, бюргермейстер, Эльва, Патрик, лесопильня, изнуренные флагелланты — все это перемешалось, заставив сердце бешено биться, а мысли лихорадочно метаться.
— Все! Стоп! — громко воскликнул Гудо, проваливаясь в темную пропасть подсознания.
Когда палач почувствовал, что разум, сердце и душа освободились от печальных гостей, он был немало удивлен. Ему казалось, что он долгое время лежал в беспамятстве. Но это было не так. А может, и так. Все, что терзало его изнутри, на некоторое время покинуло тело, хотя само тело жило. Мало того, теперь он держал в руке выструганный меч, а на его коленках было много стружки и щепок.
Удивленный и даже обеспокоенный случившимся, Гудо поднялся и осмотрелся. День близился к концу. В лагере Альберта, как всегда, дымили костры. Гулявшие за стенами города горожане спешили к закрывающимся воротам. Птицы возвращались в гнезда, а где-то в глубине леса трубил олень.
Гудо словно с похмелья поплелся домой. В голове звенело от пустоты. Даже войдя в дом, он не сразу понял, что к чему. Он даже не понял, зачем протянул дочери игрушечный меч и почему его девочки рассмеялись при этом.
Он стал приходить в себя только после того, как подошел к столу и взял в руки свой синий плащ, умело сшитый женщиной.
Гудо насадил маленькое колесико на ось и еще раз оценил свою работу. Вышла очень удачная
