Детка

завладеть сокровищем. Кроме того и дочка была всегда против, твердя, что пить воду из таких сосудов опасно для здоровья, ибо она становится токсичной.

Древняя старуха ковыляет через улицу, неловко обходя лужи, подернутые жирной, вонючей, зеленоватой пленкой. Иногда сандалии ее зачерпывают густую жижу, и в рассохшиеся трещины забивается грязь. Не обращая на это внимания и по-прежнему фальшиво насвистывая мелодию гимна всех трудящихся, она добирается до противоположного тротуара. Из щелей цементных плит проросла трава. Море неспокойно шумит, и внезапно налетевший порыв ветра поднимает густое облако пыли. Асфальт покрыт вековой коркой нечистот. Шпионящие друг за другом бабенки бегают по окрестным домам, орут, клянут Матерь Божию и матерь социалистичью – социализма, который упрямо не хотел рождаться на этом обуянном всеми бесами острове. Они проклинают Великую Фигуру и всех святых, и богов Олимпа, и иже с ними. Кука Мартинес – сама невозмутимость. Ее уже ничем не удивишь. Тело ее колышется в воздухе, словно бумажное, глаза сощурены от летящего в них песка, сальная грива волос так свалялась, что там впору проделывать ходы жучкам-короедам. Ветер вырвал у нее из рук мусорное ведерко, но она по-прежнему бредет, шаркая и покачиваясь, неподвижно глядя перед собой, а может быть, внутрь себя, погружаясь в воспоминания. Она с трудом пытается вспомнить, что ела вчера. Нет, вчера ничего. Поджарку из ветра и кусок воздушного пирога. Сегодня, пожалуй, попробует сделать бифштекс из кусочка старого плюшевого половичка, который она положила отмачивать уже полмесяца назад. Впрочем, может быть, и сегодня она обойдется без обеда – совсем пропал аппетит. Иногда ей удается улыбнуться. Само собой, у нее болят вены, мозоли, вросшие ногти, нарывы под мышками, а порой ее настигает совсем сумасшедшая боль – на одной из грудей образовался небольшой шарик. Вернее, огромный шар на той малости, что осталась от груди. Может быть, это рак – ей все едино. И пусть никто не думает, что, погрузившись в такую бездну усталости и страдания, она станет волноваться из-за какой-то чепухи, вроде рака. Она подумывает как-нибудь сходить в больницу «Эрманос Амейхейрас»: если там будет анестезия, понадобится только небольшая операция и – прощай опухоль. «Тут у меня шарик перекатывается, то вниз, то вверх – так больно!» Почти как в песне поется. Кука Мартинес знает, что этого добра – больниц показушных – у Революции достаточно: пусть нет аспирина, аэрозоля для астматиков, лампочек, тарелок, простынь, ваты, спирта, зато больниц – хоть пруд пруди. Как- то раз одну из них даже подарили Вьетнаму. Рассказывают, что вьетнамские товарищи, с помощью инструментов для стерилизации, научились обрабатывать дрожжи. Ну и построили пивной завод. Но тут ничьей вины нет, разве что американского империализма. Он-то всегда под рукой, на него можно валить что угодно. Однако, если разобраться, то в клиниках для туристов всего хватает. Вот уж где воистину доллар смягчает страдание. Но так недалеко и до нового синдрома: страсти по доллару.

Угол Кальсады. Тут находится загробного вида представительство Соединенных Штатов – самое обшарпанное, уродливое и никчемное здание во всей вселенной, но в то же время – находящийся под пристальнейшим полицейским надзором предмет сокровенных вожделений, осаждаемый местным населением. Потому что добиться встречи с консулом – все равно что выиграть в лотерею. Да и действительно, существует визовая лотерея, и, если тебе говорят «да», то есть ты получаешь разрешение на поездку к УРСУЛЕ САНЧЕС АБРЕУ (специальное имя, придуманное для телефонных разговоров), то слава в вышних и в человецех благоволение. Но добиться положительного ответа так же трудно, как свободы Анджелы Дэвис – помнится, мы так пламенно требовали ее на утренниках в начальной школе. Море ревет, как разъяренный бык. Не устаю предсказывать, что Иемайа в этом году соберет много крови, омоет в ней свои срамные части и вытрет их о землю. Кажется, что волны перехлестывают через парапет и несутся по городу, как паруса, затеняющие неверный солнечный свет. Город пропитан соленой моросью – это ветер яростно гонит море на город, как некая злая сила. Ветер срывает жалюзи и выламывает рамы, телевизионные антенны улетают в небеса, раня облака своими заржавленными остриями. Параболическая антенна – модный национальный цветок – старается удержаться из последних сил, но косой порыв ветра срывает и ее. Срывает, уносит, как далекую революцию тридцатых, или другую, или то, что от нее осталось. Если, конечно, что-то осталось.

Вдруг Кука Мартинес пораженно замечает, что идет, как танцующий Майкл Джексон, – словно бы по дорожке, движущейся ей навстречу. Ей кажется, что она передвигается, но ноги топчутся на одном месте. Она затевает спор с ветром: кто кого, чья возьмет. Старуха упрямо идет вперед – я буду упорствовать, даже если мир посчитает меня безумным… А ветер, коварный и злобный, сукин сын, бросается со всей силой и яростью на хрупкое согбенное тело. Организм старухи мобилизует последние запасы витаминов сорокалетней давности. Кто хорошо питался в детстве, того не устрашат ни хитроумные захваты дзюдоистов, ни кунштюки каратэ, ни фокусы чрезвычайного периода. Хороший бифштекс и стакан компота «Гербер» заменят вам черный пояс мастера боевых искусств на первом же году жизни. Вот что-то пронеслось мимо: сломанная ветка, цветок, мертвая бабочка, загаженный клок туалетной бумаги? Неопознанный объект – хитроумная выдумка банкиров, использовавших изобретение Гутенберга, – прилипает к ее лицу, зашоривает глаза. Кука Мартинес мигает, но бумажка словно приклеилась к морщинистым скулам. Нет сил, чтобы поднять тощие руки и отлепить ее – ветер заламывает руки назад. Кука Мартинес старается пошире открыть глаза. Буря внезапно стихает, море успокаивается, становится похожим на большую миску с бульоном. Солнце ослепительно вспыхивает, как крышка с бутылки пива «Атуэй», втоптанная в асфальт. Это по-прежнему закрывает Куке глаза. Кука понимает, что бумажонка, видать, редкостная, и на просвет ей удается прочесть надпись большими красивыми буквами, украшенными какими-то витиеватыми знаками, мешающими понять слово из чужого языка: ONE.[21]

Конечно, она уже стара, хотя и не слишком, и вполне в здравом уме, но чувствует себя Мафусаилом. Она быстро шарит руками по бокам, сзади и молниеносно прячет зеленую долларовую бумажку туда, где в былые времена пышно круглилась грудь. Доллар! Боже мой! Старенький, чудом воскресший Лазарь! Что же ей купить?!

– Ну да, конечно, чупа-чупс, нет-нет-нет, кока-колу, но что тогда скажет про меня XXL – противник всех вражеских напитков? Лучше всего, лучше всего куплю пачечку масла. Или, или… А почему бы и не пудру? Я уже столько лет не красилась…

Старухе кажется, что лестнице нет конца. Навстречу ей опрометью сбегает Факс. Факс молоденькая, ей всего двадцать лет, и она безвылазно проводит время в гостинице «Националь». Она не массажистка и в рот не берет. Просто сошла с ума из-за двух смертей – одной физической, другой душевной, о чем я расскажу в другой главе. А потом еще больше задвинулась, когда узнала, что в гостиницах установили машинки, которые за несколько секунд могут передать письмо хоть к черту на кулички. Она готова каждый раз с пеной у рта спорить, что тут нет ничего удивительного, что у нее украли идею, что на самом деле первенство принадлежит ей, потому что в области связи она настоящий зубр. Ей раз плюнуть связаться по факсу с любым духом. Простите, она в мгновение ока способна… Она регулярно получает послания от Ленина, Маркса, Энгельса, Розы Люксембург… Любопытно, что все духи ее – коммунисты. Она во всем винит электрошоки, которыми ее лечили в санатории для шизиков. И вот она ходит по гостиницам, ищет миллионера, который запатентовал бы ее проект, так как существует мнение, что в не очень отдаленном будущем каждое живое существо станет Факс-Медиумом. Мы сможем сообщаться с Христом, Сервантесом, Хуаной Инее де ла Крус, Наполеоном, Паскалем, Гете, Нижинским, Мерилин Монро, Дж. Ф. К., Сен-Жоном Персом и Лалитой, Че Геварой, Джеймсом Дином, Джоном Ленноном, Марлен Дитрих… словом, со всеми мифологическими персонажами, которые так обогатили или обгадили нашу жизнь. Факс говорит, что в будущем в мире восторжествует совершенно новая социальная система, не коммунизм, конечно, а как бы некая смесь: лучшее от комму и самое прогнившее от капи, что-то вроде капи-комму. Об этом ей поведали Маркси и Розита Люкс – звучит точь-в-точь как два сорта мыла. Кука Мартинес едва приостанавливается, чтобы поприветствовать девушку, но Факс хватает ее за плечо и целует, вне себя от радости:

– Кука, я только что факсировала с Энгельсом… Капитализм – на краю пропасти!

– Это точно! Поглядим, не утянет ли он за собой социализм, – раздается с верхнего этажа голос Фотокопировщицы, она у нас этакий ходячий анекдот. – Нет, честно говорю, совсем околдовали девчонку, заморочили – дальше некуда. Спрашивается, кто, кроме нее и Великой Фигуры, всерьез говорит о коммунизме на этом вонючем острове. Все знают – это попахивает клиникой.

Фотокопировщица съезжает по перилам, распространяя вокруг запах тухлой рыбы; на перилах остается белесый вонючий след. Фотокопировщица не только шутница, но и никогда не носит трусики. Дело не в принципе, с принципами у нее всегда было слабовато. Ребенком ее привели в больницу, чтобы удалить