гланды, но медсестра перепутала выписанные направления, и ей удалили яичники. Что же касается трусиков, то, будучи интимной принадлежностью, они с каждым днем становятся все большим анахронизмом, постепенно переходя в область археологических интересов.
– Карукита, старушка, не поддавайся вражескому влиянию. Остается только один вариант… нулевой. Нулевой вариант в мирное время. Вскорости нам предстоит пройти длительный этап капиталистического развития, в результате чего мы придем к победе коммунизма. Потом, когда мы устанем от коммунизма, опять настанет период капи-комму. Таков закон цикличности. Во имя цикла, цикла и еще раз цикла, аминь.
– Нет, вы только посмотрите, она думает, что это будет длиться целую вечность! – восклицает Фотокопировщица в полном восторге.
– Не я одна бессмертная. Револ-люция сделала вечными всех! – более чем сухо возражает ей Факс.
Между тем Кука Мартинес, зажатая между двумя спорщицами, как в ловушке, переводит взгляд с одной на другую, как зритель на трибунах «Ролан Гаррос» в разгар матча между Штеффи Граф и Моникой Селеш. После тридцати – все одни базары. Все только свары, склоки. Люди разучились жить реальной жизнью. Словно переселились в бессмертие. Даже Фотокопировщица, такая пессимистка, говорила каким-то трансцендентным тоном, и не просто говорила – изрекала. Каждый хотел все решить за другого! Какой комплекс власти! В перспективе идеал всякого кубинца – стать таким же, как XXL. Вот в чем корень всех наших несчастий – мы одержимы жаждой быть такими, какими мечтал видеть людей Марти. Злую шутку сыграла над нами постоянная сосредоточенность на Сверхвеликой Фигуре; он до сих пор оказывает такое вредное гипнотическое влияние на население, что мы с утра до вечера только и говорим о нем.
– Ты слышала, Кукита?! Представляешь – промыкаться уйму времени, всю свою вонючую жизнь, чтобы снова прийти к коммунизму?! Нет уж, старушка, пусть этот период капитализма длится как можно дольше! Пусть Господь Бог схватит меня за жопу, когда меня снова потащат в коммунизм!
– С позволения присутствующих, беседа была чрезвычайно приятной, но
– Бедная старушка, все таскается со своим мусором, а ведь за такие слова ей могло бы ух как не поздоровиться… впрочем, она и тогда не пикнет! Кстати, ты заметила, Факс, какая у нее блямба на груди? Не то рак ее ест, не то прячет что-то старушка в своем поганом лифчике. Она его и не стирает никогда, это единственное, что у нее осталось – боится, как бы не расползся, да и мыла жалко.
Дверь наконец поддается, и падающий из окна свет на мгновение ослепляет старуху. Как будто все солнце мира излилось на эту узкую комнатушку. Первым делом Кука Мартинес идет на кухню и открывает заржавевший, ободранный холодильник, который, случается, заменяет ей шкаф. Развалившись на своей чашке-кровати, спит Катринка Три Метелки, русская тараканиха. Она светлая, с голубыми глазами – страшный жар, исходивший от модели «Дженерал Электрик» пятьдесят шестого года, почти превратил ее в альбиноску. Старуха ностальгически вспоминает о том, что раньше можно было запросто выпить сколько хочешь стаканов холодной воды. И это при том, что холодильник отслужил сорок с лишним годков нелегкой службы, прежде чем с ним случился первый легкий обморок, и температура перестала опускаться ниже нуля. Советский же холодильник, который подарила ей Реглита, протянул всего лет пять, после чего его пришлось сдать на бессрочное хранение в ремонтную мастерскую. История дружбы старухи с насекомым складывалась непросто и могла служить доказательством того, что ненависть способна перерастать в любовь. В конце восьмидесятых Гавана подверглась нашествию летучих тараканов. Ложась спать, Кука выключила свет, а когда, случалось, ее одолевала жажда, и она, выйдя на кухню, вновь зажигала лампу – столик и холодильники были покрыты живым ковром. Кука Мартинес использовала все виды отравляющих веществ, вела технологическую, идеологическую и даже психологическую войну, но победителями всегда оказывались
Национальность Катринка выбрала себе сама. Потом, в девяностые, произошло нашествие крыс, и история повторилась: Куку чуть не хватил инфаркт – она стала походить на зацикленный шагомер, потому что беспрестанно бегала за крысами, размахивая бейсбольной битой. Однако случилось так, – о тайные умыслы живой природы! – что Катринка без ума влюбилась в черную тощую эфиопскую мышь, и, надо сказать, страсть ее была взаимной! Куке Мартинес ничего не оставалось как благословить влюбленных. Мышь в первый же день помолвки окрестили именем Хуан Перес, дабы увековечить память старинной и единственной любви их радушной хозяйки. Свадьбу устроили так широко, как только могла себе позволить матушка Кука. Катринка немедля отправилась в больницу Гонсалес Коро, бывшую больницу Святого Сердца, и приняла соответствующие противозачаточные меры – рожать в ближайшем будущем она не собиралась. В результате, все трое зажили очень счастливо. Хотя поначалу над ними и сгущались тучи. Комитет защиты революции и кубинская пиздократическая федерация объявили Куке настоящую войну за укрывательство иностранцев. И хотя речь шла о дружественных народах, наших советских и эфиопских братьях, Кука чуть было не подверглась репрессиям со стороны Органов, угрожавших переселить ее в холодную комнатушку в Вильямаристе. Но тут как раз было объявлено о легальном хождении валюты, и к туристам стали относиться более благосклонно. Дело зашло так далеко, что даже кассовые организации (кассовые – не опечатка) стали смотреть на все сквозь пальцы. Вот и получилось, что жизнь в доме Куки вернулась к состоянию той неестественной естественности, к которой она успела привыкнуть.
– Ты где, Катринка? Это я, Кука. А где Перес, вышел?
– Пошел отметиться за меня в очереди на углу. Капусту привезли. А я пока отдыхаю – все лапы гудят, полдня отстояла в пиццерию. Там пицца осталась – это твоя, мы уже пообедали. Надо же хоть что-то есть, Кука, – настаивает Катринка, снимая запиленную пластинку Карела Готта, – гляди, как ты отощала, можно подумать, что у тебя злокачественная опухоль.
Куке не хочется есть, в последнее время ей вообще мало чего хочется. Подойдя к советскому приемнику красного цвета с металлическим отливом, она включает его:
– «Страсти Сильвии Эухении», – объявляет колоратурным тенором диктор «вражеского» радио, которое пользуется на острове самой большой популярностью. И сразу же вслед за его словами раздается надрывный, всхлипывающий голос актрисы. Рыданья длятся, прерываемые горловыми звуками и вскриками, примерно минут пять. Кука, по инерции и за компанию, постанывает возле радио. По инерции люди не только аплодируют, но и делают уйму других вещей, например, продолжают жить дальше, переживая, казалось бы, непреодолимые трудности. Не переставая жалобно всхлипывать, Кука просовывает узловатые пальцы в лифчик, где когда-то была грудь, а теперь осталась только кость. Доллар – зелененький, и все на нем как надо. Настоящий.
– Действительно, куплю-ка я себе пудру.
В засиженном мухами зеркале отражается ее лицо, слезы оставили на нем терракотовые борозды,
