которые никто не слышал, да? И за них получил сумасшедшие гонорарии?
— Я не буду отвечать на эти вопросы, господин Лопухин. Это конфиденциальная информация.
— И не надо. Он-он, лектор общества «Знание-сила», — усмехнулся я. Больше некому. Такого продувного малого во всей Вселенной днем с огнем не сыщешь.
— А он нас вполне устраивает, — громыхнул велеречивый голос. — И хватит диспутировать, олух царя небесного.
— Эй там, наверху! Прикрой пасть, а то я за себя не отвечаю, — взревел я. — Мне терять нечего, выпущу вам кишечки, если они, конечно, имеются.
— Ёхан Палыч, ты сошел с ума, — зашипел Ося Трахберг. — Они из тебя душу…
— Хер им, а не душа моя! — снова заметался по кабинету. — Зачем им моя душа? Зачем? — И остановился от прозрения. — Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, — и засмеялся легко и свободно. — Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.
— Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, — с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.
— Но надо что-то делать, коллеги, — молвил строгий голос.
— А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, — задумчиво изрек интеллигентный голос.
— Это как? — насторожился. — Я вам что — Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.
— Иван Павлович, — заныл в петле Ося Трахберг. — Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.
— Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?
— Кадык жмет, а так можно терпеть, — признался старичок.
— А я не хочу терпеть, — и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. — Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?
— Совершенно верно, — раздался интеллигентный голос. — Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?
— У кого их нет, — развел руками. — И что из этого следует?
— Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.
— А если не подпишу?
— Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.
— Почему?
— Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, — проговорил велеречивый голос. — И ничто нас не остановит.
Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:
— И чья это будет душа?
И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:
— Дочери.
Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.
Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.
Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом — проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи… Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню… Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.
— Пошли, засоранец, — вздохнул я, открывая дверь. — Тебе плохо, а мне ещё хуже.
Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.
Утренний воздух был насыщен озоном, что привело меня в состояние близкое к обмороку. Я бродил за жизнелюбивым песиком и мне казалось, что из меня выпотрошили душу. Осталась лишь болезненная оболочка, непригодная для дальнейшего применения в хозяйстве.
Эх, жизнь, иль ты приснилась мне? Вот именно — сон, похожий на чудовищный кошмар. Что же там происходило? Какие-то замогильные потусторонние голоса, а что еще?.. Увы, мои попытки вторжения в память, затравленную насыщенной алкогольной атакой, были безуспешны.
Плюнув на себя, как в прямом, так и переносном смыслах, я потащился к родному дворику, завидуя здоровому образу жизни своего четвероногого друга.
И почему я, Ванька Лопухин, не собака, на этой положительной мысле я заступил в подворотню и… увидел лакированное, как башмак, авто, мной уже однажды виденное. Я попридержал шаг — странно- странно, что за ранний променад, Сашенька?.. А вот и она сама, красавица. В вельветовом костюмчике от покойного голубого Версаче. В солнцезащитных очках. Хотя светило пока и не мыслило явить свое румяное и горячее личико нашему маловыразительному мирозданию.
Трудно сказать, что заставило меня действовать самым решительным образом. То ли безумная и веселая ночка, то ли общая весьма подозрительная международна обстановка, то ли кондовая крестьянская любознательность? И не успела вышколенная и надушенная публика глазом моргнуть, как я вместе с пятнистым Ванечкой уже сидел в партере, то бишь в салоне комфортабельного «Мерседеса», класса «Е», с объяснимым нетерпением ожидая поднятия занавеса. Девушка повела себя хладнокровно, как дама высшего света, не обратившая внимания на пьяного хама, который уронил в её пахнущее декольте бисквитный пирожок. Вместе с бутылкой портвейна «777». Александра сделала знак водителю, мол, крепче держись за баранку, баран, и только после соизволила улыбнуться мне:
— В чем дело, Ванечка?
— Доброе утро, — ответил я. — Куда это мы ранней пташкой, если не секрет.
— Секрет.
— Я люблю секреты.
— Ванечка, будь так любезен, — поморщилась. — Дыши в окошко. Я не выдержу этой газовой атаки.
— Прости, — смутился, задерживая дыхание. — Это все «Бешеная Мэри».
— «Бешеная Мэри», прелестно-прелестно.
Может, с крепкого похмелья, но Александра казалась мне чужой и неестественной. В ней таилась загадка. Компанейская и простая девчонка, мечтающая выскользнуть из оков высшего мертвенного света, не была похожа сама на себя. Я чувствовал эти принципиальные изменения, однако пока не понимал причин таких метаморфоз. Полевая ромашечка неожиданно превратилась в сочащую благоуханиями розу, а
