акселератора, взмахнув рукой юному пастушку на мотоцикле:
— Спасибо, ковбой! — И машина, покачиваясь на волнистых ухабах, начала возвращение в цивилизованный мир, окрашенный нежными орхидейными красками летних сумерек.
Я не люблю ходить в церковь — там сумеречно и от горящих свечей пахнет смертью. После смерти Альки мама водила меня туда почти каждый день. Свечи перед иконами горели, как люди. И от этих свечей шел запах тлена и удушья. Мама долго молилась, шепталась с Богом, вглядываясь больными, сухими глазами в потусторонние сутяжные лики святых — молила за упокой рабы Божьей…
Потом переходила к другим иконам, поджигала твердые свечечки и ставила их умирать в медную посудину, снова молилась, но уже за здравие раба Божьего…
В старых, обшарпанных панельных домах городка Загорский зажигались первые огни. У подъездов сидели стражи нравственности — боевые пенсионерки. Боевые пенсионеры забивали «козла». У Дома культуры «Химик» маялась малость обуржуазившаяся молодежь. По центральной улице Ленина, пыля, катил вахтовый автобусик со старой трафареткой «Слава советским химикам!». У дырявых заборов лежали пыльные куры, похожие на армейские пилотки.
У ДК автобусик притормозил, шумно открыл двери — вывалилась рабочая смена Химзавода. Среди них оказался и Загоруйко. Сутулясь, пошел через площадь. Его окликнули:
— Виктор Викторович! Вечер добрый!
— Здрасте, Виктория, м-да… — Мельком глянул на дружелюбную миловидную девушку. — Как учеба?
— Каникулы, Виктор Викторович.
— Ну да, ну да.
— А вы что вечером делаете? — решилась на вопрос.
— Это в каком аспекте, хм? — удивился Загоруйко.
— Танцы будут в «Химике».
— Боже упаси!
— И кино. Про любовь.
— Еще хуже, — передернул плечами. — Виктория, извините. Пойду, устал.
— А что вы любите, Виктор Викторович? — звонким голосом спросила девушка, с трудом сдерживая свои сложные чувства.
— Я не понял, — растерялся ученый.
— Вы, Виктор Викторович, ничего не любите! И никого! — И стремглав убежала.
Ее сосед по дому, потоптавшись на месте, пожал плечами:
— Хм, странная какая… Я это… люблю химию, да! — И удалился в известном только ему направлении, то есть в свою малогабаритную однокомнатную холостяцкую конуру. Символом бытовой неустроенности в его руках моталась старенькая хозяйственная сумка.
А между тем на вверенном ему, Загоруйко, государством секретном Объекте происходили странные события. О! Если бы в эти роковые для всего человечества минуты он оказался у ангара, то сразу бы все понял и, быть может, успел предпринять какие-нибудь полезные действия. Но увы-увы! На его месте оказался крепкий разгильдяй Ваня-Ванечка-Ванюша, который мало того что выпустил джинна из бутыля, так еще и дрых без задних ног в эти критические для молодой демократии минуты.
Как известно, подозрительное газовое облако проникло в огромный ангар. Помещение было заставлено громоздкими, тяжелыми и неживыми предметами. И вот когда подозрительное химическое облако обволокло эти предметы, они вдруг ожили.
Что за чертовщина, может сказать посторонний — и будет прав. Но дело в том, что человеческий разум, не тайна, неуемен в попытках расширить Неизведанное.
Так вот, доселе мертвые (из гипса, бетона, гранита, стали, чугуна и проч.) предметы ожили и сделали свои первые нетвердые шаги по планете.
В это время Загоруйко В.В., теснясь на кухоньке, готовил свой скромный ужин из яиц и колбасы. Пища шкворчала и чадила на сковороде, находясь в состоянии собственного неприятного приготовления.
Сам человек пребывал в глубокой задумчивости, выводя в ученической тетрадке некие формулы вечности. Удары в потолок и крики: «Хренов химик! Опять колбасину жаришь без масла?» — вывели его из состояния ученой прострации.
Виктор Викторович бросился спасать ужин. Закашлялся от чада — и уронил сковороду. Та с боем упала на дощатые половицы, выкрашенные в цвет переспелой сливы. Нервные соседи сверху и сбоку ответили сварливыми ударами; соответственно в потолок и стену.
Однажды, вернувшись с речки, я застал отца в расстроенных чувствах: он метался по дачному дому, пинал ногой казенную мебель и громыхал, как перед своим бронетанковым соединением:
— Нет, ты, мать, понимаешь это или нет? Надо мной все… все командование… ржут, понимаешь…
— Бог им судья, — смиренно отвечала мама.
— Бог?! — ярился отец. — А пош-ш-шел он…
(И называл конкретное место, куда, по его мнению, должна была удалиться ему отвратительная святая личность.)
— Тебя Бог накажет, — грозилась мама.
— Слушай, ты… Черт!.. Да я вашу… вашу богадельню из танков к е'матери!..
И тогда мама с гримасой отвращения подняла руку и неловко, но, должно быть, чувствительно хлестнула нежной своей ладошкой по генеральским мордасам.
А что же я, соглядатай?
Позорно струсил — и неприятный желудочный страх погнал на речку. И там, в кустах, меня пронесло (от страха ли? Или от недозрелых яблок?), и так, что на всю жизнь осталось впечатление: человек на девять десятых состоит из дерьма; впрочем, остальное — тоже дерьмо.
Я, Автор, категорически не соглашаясь со своим нигилистическим Героем, продолжал работу, пытаясь развить мысль о том, что человек есть куча жидкого золотого говна, когда услышал за стеной характерный звук бьющейся посуды.
Я подхватываюсь и бегу в комнату: в чем дело?
По матовому экрану телевизора, сползая, роилась чайная гуща; на полу — сколки чашки; жена сидела в кресле, скрыв ладонями лицо.
— Что случилось?
— Ничего.
— Ну?
— А-а-а! — закричала, зарыдала, забилась в конвульсиях, повторяя: Где мы живем? Где мы живем? Как мы живем? Где мы живем? Как мы живем? Как жить?!
Оказывается, по телевидению показали минутную зарисовку о… даже не знаю, как того ублюдка назвать… Короче говоря, рожистый рыжий недоносок выкрал месячного ребенка, девочку, изнасиловал ее, а потом выбросил в канализационные воды.
— Наверное, ненормальный, — попытался успокоить жену.
— Нормальный… нормальный! — страдала любимая. — Я видела… видела…
— Ну все… все… спи…
— Как мы будем жить? Как? Я не хочу так жить, не хочу!
— Хорошо будем жить, — говорил я, накрывал пледом; потом долго лежал рядом, слушал дыхание родных людей — жены и маленького, как микроб, человечка.
Гром ударил в степи. Его звуки разбудили беспечно спящих на Посту. Первой проснулась женщина.
— Батюшки, неужто будет дождь?
Зашлепала к окну, всмотрелась в сумеречную глубину будущей ночи, заметно вздрогнула:
— Господи! Ваня, там кто-то шныркает. Ей-богу!
— Чего?
— Иль померещилось?
— Да кто тут? Ни одной живой души, — сладко зевнул Ванюша. — Степь да степь кругом, да мы с
