Если дело пойдет так и дальше… Не заказать ли загодя всем нам контату Иоганна Себастьяна. Вечная, утверждают меломаны, прекрасная, блядь, музыка.
Я почувствовал изжогу — изжога от неопределенной ситуации. И эту ситуацию нужно вскрыть, как туристы на тибетских вершинах вскрывают консервные банки. А что у меня под рукой? Ни банок, ни ножа, ни красот Тибета. Ни хрена! Кроме душевнобольного бухгалтера Смирнова.
Надежда, что пациент дурит медицину, и есть шанс вылечить его выстрелами. Близ сейфа, где скрывается важная информация. Это я про голову.
Дом печали напоминал санаторий имени II Интернационала под Женевой. Время здесь остановилось на отдых в парке. Между деревьями скрывались обшарпанные здания со следами былого величия, когда умопомешательство являлось удобной болезнью, как для народа, так и для генеральной линии партии (б).
По парку гуляли пациенты и люд, посетивший несчастных в субботний денек. Угадать, кто безумствует, а кто на воле, было трудно. Разве что халаты цвета синьки и шлепанцы на обезьянку Кинг-Конг выдавали того, кто харчился за счет государственных дотаций.
Не без труда я нашел регистратуру. Кого я встречал на своем пути, двигал от меня, как от психа. Не по причине ли «Стечкина» в руке? Шучу, но видок у меня был чумовой. От желания обнаружить Макрокосм и врезать ему по сусалам.
Хрясь — ах, Одесса, жемчужина у моря ах, Одесса, узнала много горя…
Песенка летела из окошка регистратуры. Молоденькая медсестричка, аппетитная, как галушка, мечтала о доме родном на берегу моря. Ах, Одесса, цветущий край, живи, Одесса, и снова расцветай.
— Ай! — подпрыгнула хохлушка, когда я потребовал к себе внимания. Выстрелом. (Шутка.) — Вам что, товарищ?
— Смирнова! — гаркнул я.
— Минуточку, — и манерным пальчиком ткнула в компьютерную клавишу.
Еще один хакер на мою голову. И почему я не родился до нашей эры? Когда лечение и учет безумных проходил с помощью дубины. Самый эффектный метод лечения. Хрясь и — снова расцветай, как цветущий край!
На экране побежали стройные строчки, точно солдатики на Семипалатинском полигоне от ядерной вспышки.
— Есть такой, — улыбнулась хохлушка. — А вы кто? Родственник?
— Да, конечно, — я тоже был улыбчив, как гиббон во время случки. — Все мы родственники в этой жизни… И куда мне?
— Ой, он у нас тяжеленький, — сострадала медсестричка, закатывая глаза к эрзацному своду потолка. — Это вам надо к Ананью Ананьевичу, главрачу. Пропуск взять, — и указала на портрет красного профессора Кащенко, похожего на купца. На стене. (Это я про портрет.)
— А может без Анан-Анания? — начинал я что-то понимать. В стратегии и тактике манерной, как легендарная кинодива Вера Холодная, собеседницы. Зачем беспокоить академика канителью. Извините, как вас зовут?
— Меня? — манерно повела плечиками и всеми остальными суставами. Рената, а что?
— Ренаночка, — начал я поэму, — вот вернулся с Северного полюса, завтра на льдину, как бы глянуть на сводного братика? — А сам ласково так тискал… нет, не девичий стан, но ассигнацию цвета лужайки близ Белого дома, что в штате Вашингтон.
— Так, хорошо, — мило хмурилась вымогательница в белом халатике, на которую я решил запустить Хулио, чтобы он поимел её на компьютерной доске. — В виде исключения, как брату с полюса, — и прошелестела в селектор: Пашенька, будь добр, к Смирнову. — И мне. — Трудно на льдинах?
— Холодно, Ренаточка, — признался. — Без женщин.
— Бедненькие, как же вы без них?
— А медведицы на что? — ляпнул. — Белые.
— Белые медведицы? Что вы говорите? — и снова передернула всеми суставами, как кукла, изготовленная на заводе НПО «Тяжмахтрахмаш».
Мало того, что сие недоразумение было манерным, да ещё глупее козы в огороде. Пристрелю стервятницу, чтобы не плодила себе подобных.
К её счастью, появился Паша. Медбрат. И этим сказано все. Этакий человекообразный Кинг-Конг. С маленькими подозрительными глазками. Такого забить в гроб проблема из проблем. Это к слову. Можно ведь полюбовно договориться. Со всеми. За редким исключением.
Получив инструкцию и свою долю, Паша неспеша побрел коридором, похожим на тюремный. Я за ним, как Магомет за горой. Остановились у решетки, Паша побренчал связкой ключей. Перешли в следующий коридор, тоже похожий на тюремный; снова знакомое бренчание у решетки…
Пациенты отсутствовали. Тихий час? Или все ушли на прогулку по аллеям парка. Чистить озоном поврежденные мозги.
Наконец наш путь закончился. Создавалось впечатление, что мы махнули через весь земной шарик и решили таки перевести дух в песках пустыни Сахара.
В кабинета профессора Абрашидова, где я был оставлен неразговорчивым медбратом, именно так и было: Сахара. Сам кабинет не отличался оригинальностью — кушетка, ширмочка, стол, стул, умывальник, зеркало над ним. И ажурная решетка на окошке.
Потом пастырь привел паству. В лице господина Смирнова. И удалился, закрыв дверь на ключ, между прочим.
Гражданин походил на министерского работника среднего звена. Если я верно представляю этот гнидный отряд захребетников. Был сутуло-нервозен, подобострастнен и робок. В застиранном халатике и шлепанцах на босу ногу. Уж лучше удавиться, чем шаркать в этих говноходах.
Никогда не беседовал с психопатами, вот в чем проблема. Пытать о здоровье — глупо? Говорить о погоде? Чекалдыкнутому все одно, что там, за окном — туман или засуха. Живет в своем параллельном мире и только Творец знает, какие «там» атмосферные осадки.
Пациент аккуратно сел на кушетку, стыдливо спрятал под неё ноги в шлепанцах, кисло-сладко улыбнулся и проговорил всецело здраво:
— Хорошая погода, неправда ли?
— М-да, — лишь это и вымолвил я.
— Солнышко блестит, травка зеленеет… — оглянулся на дверь, точно заговорщик. — Они думают, я болен… гриппом. Глупцы! Все говорят нет правды на земле. Но правды нет — и выше. Для меня. Так это ясно, как простая гамма!
— М-да, — промычал я опять.
Потерял дар речи? Теперь понимаю, почему Паша молчит, как водолаз в океане.
А не лепит ли больной горбатого? Я внимательнее всмотрелся в изнеможенный лик счетовода. Черт его знает, что там скрывается за лобной костью?
— А вы по какому вопросу, товарищ? Ко мне? Кредитов нет и не будет, это я заявляю ответственно, — и снова беспокойно оглянулся на проклятую дверь. — Тсс! Здесь стены имеют уши. Вот такие, — показал круговым движением. И шепотом. — Вы от кого-с?
— От Литвинова, — брякнул я.
— Да? Не знаю такого. Сальери знаю, Моцарта…
— А Сильву?
— Сильва — это собачка?
— Да, — ответил я. — Болонка.
— У Литвинова?
— Кажется.
— Нет, не знаю, — покачал головой. — Сальери знаю, Моцарта…
— А Целкача?
— Целкач-Целкач, — задумался. — Это кто? Кто ломает попки болонкам Сильвам?
— В каком-то смысле, — скрипнул я челюстью. Как бы самому не спятить от такой беседы.
— К сожалению, — развел руками. — К сожалению, не могу выделить кредит, но… — в очередной раз
