дверей нашей Компании куда мы подкатили, я обнаружил битву двух мировоззрений — скандал.
Я наскоро попрощался с сестрой, предупредив негров о бдительности, правда, они ни хрена не поняли, и улыбались, как дети в цирке-шапито. От выступления коверного. Коверный — это я?
Буза была в самом разгаре. На симпозиум прибыла группа ученых. Без предварительного на того уведомления. Академики живут в другом измерении, считая, что на них проставлена печать благонадежности.
Не знаю. Академик Николаев оказался себе на уме. А что говорить о других, сочинивших, к примеру, атомную бомбу. Для всего населения планеты. И правильно — если уж жахнуть, то весь шарик. Чтобы никому не было мучительно больно. Разлагаться на общем пепелище.
Полковник Бибиков и его секьюрити c трудом сдерживали атаки исступленных и стареньких отечественных ньютонов и эйнштейнов. Некоторые некультурно плевались и матерились, как таксисты в час пик на столичных проспектах и площадях.
Я пришел вовремя. Гвалт достиг ушей нашего Свечкина, и он прислал морпеха Болотного узнать причину воплей.
— Скажи, что цыгане проходили шумною толпою, — посоветовал я, после того, как вся нервная публика была запущена в здание. С проверкой всех документов, включая проездные.
Только решили эту проблему, появился Никитин и с присущей ему меланхолией сообщил: есть две новости — одна приятная, другая — не очень.
— Давай с приятной, — сказал я.
Баба Маня получила премию. За свой кропотливый труд и теперь с помощью Куралева пересчитывает казначейские билеты.
— Очень хорошо, — порадовался я за чужой успех. — А не очень приятная?
Никитин ответил. Новость и вправду была не очень приятная. И даже очень не очень. Такая была новость, что через секунду наш джип таранил общественный и личный транспорт, прорываясь к дому академика Николаева.
Я матерился на всех. И на себя тоже. Как же так, Саша, тяпнул коньячку со старичком и решил — проблемы нет?
Проблема была. Несколько сотрудников НПО «Метеор» прибыли к академику домой. По договоренности. Но дверь им никто не открыл. Нехорошая тишина хоронилась за дверью. Даже песик не лаял, хотя должен был. По мерзости своего характера. Что такое? Испугались — вызвали домоуправа. Домоуправ милицию. Милиция — пожарную команду со спецтехникой для вскрытия бронированных дверей.
И кошмар! Старенький академик, его дочь Клариса и мопсик были застрелены. И поэтому случаю не пора ли мне торговать квашеной капустой на колхозном рынке? Как же так, Алекс? Снял первый листик с белокочанной, выражаясь суконным языком аграриев, и отстранился, как дурдецело[13] от действительности.
Пятьсот миллионов у.е. — не сумма для крупного банковского дома, да лучше ликвидировать беспокойного клиента. Несмотря на договоренность о сотрудничестве. Или это месть за господина Моргулица? Почитателей политического его таланта.
У подъезда академического дома сбилась кучка зевак и соседей, как всегда в таких случаях. Дежурили две «кареты скорой помощи» и милицейско-канареечные уазики.
Только мы выбрались из джипа, подкатил веселенький по цвету жигуленок. Ба! Знакомые все лица. Оперативная группа из МУРа, с которой я распрощался в зеркальной ресторации «Метрополя» полчаса назад. Неисповедимы твои пути, Господи!
Я объяснил причину нашего прибытия, и мы снова перезнакомились. Резо-Хулио немедля обнаружил земляка Вахтанга и через минуту, поклекотав на своем родном, они братались — их троюродные тетушки жили на улице Шота Руставели в Тбилисо. Мы порадовались за земляков и поднялись на этаж.
Встретили нас производственная суета местной части и характерный запах гари от оружия.
Первой жертвой разбоя стала ветреная Клариса, она открыла дверь. Тельце, жалкое и малорослое, было прикрыто атласным кимано. Не верилось, что ещё сутки назад вопли этой шмохи пугали соседей и думскую фракцию предпринимателей. Ее мелкое личико терялось в странной кефирной массе. Над этой массой летали мухи. Витаминизированная маска для лица, объяснил лейтенантик, отмахивая цекотух.
Вторая жертва — мопсик. Лежал у трюмо кровавой тряпкой. Я тоже не люблю подобных тварей, но не до такой же степени, чтобы с ними так расправляться?
В кабинете же гуляло солнышко. По пыльным стеллажам и фотографиям на стене. В открытое окно, путая шторы, бил ветер.
Академик, как и при нашей встрече, сидел в кресле. Притомился и уснул. В неудобной позе, завалившись набок. Только вот в сократовском лбу темнел пулевой след.
Работал профессионал. Беспощадный трупоукладчик. Возможно, в детстве его мировоззрение поправляли ударами лома, и теперь он мстил всему живому. Подобных механических болванов я бы растворял в серной кислоте. Чтобы у них не возникало желаний подавать апелляцию.
Муровцы из убойного начинали трудиться на месте преступления. Я попрощался, выразив надежду на сотрудничество.
— Саша, ты меня пугаешь, — сказал капитан Коваль, крепенький мужичок в кожанке, похожий на агронома. — О каком сотрудничестве речь?
— О взаимовыгодном.
— Сегодня уже три трупа, не считая собаки.
— Я знаю.
— И что дальше?
— А вот этого не знаю.
— А я знаю, — пошутил капитан. — Если ещё раз встретимся… по такому поводу… Съем кошелек, он у меня из крокодила.
— А если ещё два раза?
— Хм. Тогда куртку.
— Тоже из крокодила?
— Из барана, кажется.
— Ловлю на слове, капитан.
— Фи, Саша. Ну ты и зануда.
— Друзья привыкли и не нарадуются, — утешил я нового товарища, оставляя того в раздумье, что лучше жевать: аллигатора или барана?
…Наша беспокойная троица загрузилась в джип, теплый, как необитаемый остров. С пальмами. Туда бы сейчас. Но с сухариком. Потому что жрать хотелось. После обеда устрицами с зеркальным винегретом.
— Сухарика нет? Сушки? — поинтересовался я.
— В бардачке, — ответил Никитин.
— И мне, — влез Резо-Хулио. — Могет, в какую ресторашку, да? У меня повар известный Серго. Шашлычок мастерит, смак!
— В «Метрополе»?
— Почему? В «Урожае». А что?
— Уже легче, — перевел дух. — Так я не понял, сушка есть?
— В барадачке, я же сказал, — огрызнулся Никитин, выкручивая рулевую баранку. — Куда, командир?
— Да, прямо, — и открыл склад забытых вещей. Что там только не было: сигареты, подшипники, отвертки, ключи, карта Москвы, гайки, болты, свисток, очки для подводного плавания. Все, между прочим, опрятное и чистое. Был и апельсин. Один на троих. — Это сушка?
— Сушка, но фруктовая, — Хулио выцарапал из моих рук оранжевый мячик. — Делим или как?
— Куда теперь, командир? — нервничал Никитин. — Спрашиваю второй раз.
— А черт его знает куда, — как выматерился.
Был рассеян, это правда. И знал причину своего состояния: сцена в квартире академика показалась
