Я должен ему доверять. Или ты считаешь, что я просто сдался без боя?
И тут Джек, подобрав подол своего темно-серого платья, метнулась к столу. Оказавшись лицом к лицу с Греем, она отчеканила:
— Нет, ты мне не брат, черт тебя побери! И я ни за что не поверю, что ты готов по доброй воле вышвырнуть меня из своей жизни, из жизни нас обоих! Раз уж твоих отца и матери больше нет на свете, нам придется раскопать кого-то еще из твоей родни, кто знал твоих родителей!
При этих словах Грей как-то странно прищурился и сокрушенно покачал головой:
— Моя мать жива. Почти все поверили, что она скончалась десять лет назад, но это не так. Она живет в моем поместье возле Мэлтона, на реке Дервент, — это в нескольких милях к северо-востоку от Йорка.
— Твоя мать? Так она не умерла! — Джек чуть не подпрыгнула на месте от возбуждения. — Но это же просто чудо, дар небес! Это решает все проблемы, Грей! Просто не понимаю, почему ты до сих пор не догадался поехать и расспросить ее! Уж она-то не станет скрывать от тебя правду, не так ли?
— Пожалуй, это было бы так, — промямлил Грей, — если бы она вообще была на что-то способна.
Он отвернулся от Джек и теперь смотрел куда-то в угол кабинета, уставленный книжными полками.
— Да что с тобой, в чем дело?
Когда барон снова повернулся к Джек, она даже вздрогнула. Его лицо застыло, обратившись взором к далекой пустыне прошлого, словно маска, а глаза казались пустыми. Он смотрел словно куда-то внутрь себя.
— Я думаю, после всего, что случилось, ты имеешь право знать правду, — глухим, лишенным выражения голосом произнес Грей. — Моя мать лишилась рассудка в тот самый день, когда я прикончил своего отца или, точнее, ублюдка, едва не забившего ее до смерти.
Джек, не произнося ни слова, обошла вокруг стола и обняла мужа. Так это он пристрелил своего отца!
В первый момент она отозвалась лишь на его душевную боль и только через секунду осознала значение услышанного признания. Как же долго ему пришлось жить один на один с содеянным в детстве убийством — ведь больше о случившемся не знала ни одна живая душа! Джек могла поспорить, что это было именно так. Бедняга мучился виной в полном одиночестве. Наверное, она сама не пережила бы такой боли.
— Мне так жаль! — прошептала Джек. — Я знаю, твой отец был не из лучших, но такое!..
— Не из лучших? Это мой-то отец? Да он был настоящим чудовищем! Сколько я себя помню, он непрерывно избивал мою мать, а потом, войдя во вкус, принялся за меня. Мать кричала, плакала, но его это ничуть не трогало. Однажды, когда мне было двенадцать лет, я услышал из спальни родителей громкие вопли. Когда я вбежал туда, то увидел, что мать стоит на четвереньках, опустив голову. Она уже едва могла кричать, а отец, расставив ноги пошире, все бил и бил ее, стараясь ударить побольнее. И тогда я не выдержал. Кажется, я крикнул, чтобы он остановился. Отец обернулся на крик, и я увидел, что он улыбается. А потом он заговорил — весело, игриво, едва ли не ласково: «Ах вот как, щенок, ты хочешь, чтобы я больше не бил эту суку? А что ты станешь делать, если я тебя не послушаю?» Тут он расхохотался, отвернулся от меня и ударил так, что окончательно сшиб мать на пол. Тогда я помчался в его спальню и схватил пистолет, который отец прятал в нижнем ящике своего гардероба. Я даже не потрудился проверить, заряжен он или нет. Потом я снова вернулся в спальню, только теперь у меня в руках было оружие. Я до самой смерти буду помнить его слова: «Так ты решил меня убить? Ну, теперь пеняй на себя!» И он двинулся ко мне. Тогда я выстрелил. Я угодил ему прямо в грудь. Отец словно застыл на миг; казалось, он все еще собирается меня схватить. Помню, каким удивленным было его лицо. «Ты все-таки застрелил меня, сопливый щенок!» Я не отвечал. Он сделал еще шаг, и тут изо рта у него хлынула кровь. Она залила белую рубашку, на которой уже проступило алое пятно на месте раны. Тогда я поднял пистолет и выстрелил снова. На этот раз пуля пробила ему горло. До сих пор я и понятия не имел о том, что в пистолете может оказаться две пули. Отец попытался сказать что-то, но лишь беспомощно захрипел и рухнул на пол.
Джек крепко обнимала Грея и при этом пыталась представить маленького мальчика, его мать… Однако образ того чудовища, которое их терроризировало, все время ускользал от ее внутреннего взора.
— Мать кое-как снова поднялась на четвереньки и подползла к тому месту, где лежал ее мучитель. И тут, подняв ко мне лицо, залитое слезами, она произнесла слова, которые я никогда не забуду: «Ты убил мою единственную любовь!» Потом она упала к нему на грудь и рыдала, рыдала без конца. А я пошел к дворецкому, Джеффри, и рассказал о том, что сделал. Я помню, как лорд Причер, глава магистрата, явился, чтобы побеседовать со мной. Джеффри и остальные слуги как один встали на мою защиту, но мне и без того нечего было опасаться — ни для кого из соседей не было тайной, что за человек был мой отец. Он не вызывал ни сочувствия, ни сожаления, и поэтому его ненавидела вся округа. Лорд Причер просто попросил меня повторить рассказ о том, как все случилось. Он даже не стал требовать встречи с моей матерью, только похлопал меня по плечу и ушел. Отца похоронили на следующий же день, а еще через день моя мать выказала первые признаки безумия. Что касается лорда Берли, то именно он позаботился о том, чтобы я получил образование в Итоне и Оксфорде, ввел меня в высший свет и сделал членом самых привилегированных клубов. Все эти годы, вплоть до вчерашнего дня, он не подавал и виду, что мое родство с убитым может быть поставлено под сомнение. Берли понимал, что, если эта история получит огласку, я наверняка буду лишен и поместий, и титула.
Джек ласково погладила Грея по щеке:
— Ты был отважным мальчиком и не побоялся положить конец жестокости. И ты мой муж, а никакой не брат! Мы немедленно едем в Мэлтон, к твоей матери, и сделаем все, чтобы доказать, что это неправда!
— Но вдруг ты уже беременна, Джек?
— К тому времени когда я смогу сказать это с уверенностью, мы уже успеем убедиться, что между нами нет кровного родства, а значит, будем рады вдвойне!
И тут у Грея словно пелена спала с глаз: ему стало ясно, что Джек совершенно права. Он цеплялся за руку ослабевшего лорда Берли, видел, как мучается его старый добрый друг, и принял за чистую монету то, во что верил крестный. Он сдался перед лицом привычного авторитета, не посмел задавать вопросы — так, как это сделала Джек.
Грей улыбнулся загадочной улыбкой, говорившей ей так много, и неожиданно спросил:
— Послушай, сколько тебе на самом деле лет? Ты рассуждаешь слишком умно для неотесанной провинциалки!
Джек рассмеялась. Она и сама удивилась, что еще способна смеяться, но этот смех словно сбросил оковы с ее души, и она искренне радовалась шутке мужа.
— Женщинам на роду написано быть умнее мужчин, особенно таких неотразимых баловней судьбы, которым красота дарована не по заслугам! И тебе, мой дорогой, ничего не остается, как только смириться с этим фактом!
Поездку к матери Грея каждый из ее участников воспринимал по-своему. Хорэс и Долли ехали во второй карете, причем это приносило им гораздо большее удовольствие, чем можно было ожидать. Что касается Джорджи, то она все время перебиралась из одного экипажа в другой, так что к исходу шестого часа пути даже Джек призналась, что постоянный восторженный визг пятилетней болтушки может заставить кого угодно поседеть раньше времени. Что касается Грея, то он был готов пожертвовать хоть всей шевелюрой, лишь бы Джорджи наконец перестала его дичиться. Барон самоотверженно играл с ней в ястреба и цыплят на протяжении целого часа и двенадцати минут, не делая ни одной передышки и не ссылаясь на мнимую головную боль, как поступила Джек.
Честно говоря, если бы не Джорджи, барон даже не представлял, как бы им с Джек удалось вытерпеть весь этот путь. Будь Грей католиком, он назвал бы дорогу до Мэлтона чистилищем, в котором грешникам приходится ждать решения своей участи. Его бросало от ослепительной надежды к беспросветному отчаянию, способному поглотить его навсегда.
Ночевать им приходилось в гостиницах, где Джек спала в одной комнате с младшей сестрой и Долли.
