От Тильзита до Эрфурта

случилось потому, что прусский вопрос более, чем когда-либо, сливается в его глазах с вопросом о Польше.

Тем не менее Коленкур упорно верит, что царь лично предан императору и склонен к доверию. Царь скоро отрекся бы от своих подозрений, если бы его министр беспрестанно не поддерживал их в нем, и, с другой стороны, если бы он, вопреки своим уверениям, не поддавался влиянию двора и общества. Чтобы успокоить его, существует одно верное средство: вывести войска из Пруссии и особенно из великого герцогства. Посланник не решается советовать идти на подобную жертву, но умоляет, чтобы впредь избегали всякого намека на переделку территории, чтобы обуздали неуместные манифестации поляков, чтобы воздержались от мер, которые, согласно характерному выражению Александра, могли бы “оживить мертвецов и подать мысль, что их хотят совсем воскресить”.[385]

Благодаря такому благоразумию, быть может, окажется возможным усыпить опасения России, а затем и рассеять их. Такой результат сильно упростит нашу задачу в Петербурге. “Если не будет более вопроса о Силезии и если сговорятся по поводу раздела Оттоманской империи, то через шесть месяцев посольство превратится в легкий и прибыльный приход”,[386] – фамильярно пишет Коленкур, но он считает второе условие не менее необходимым, чем первое. Затем он полагает, что обязан откровенно высказать свое мнение о способах произвести раздел.

Он убежден, что Александр никогда не уступит в вопросах о Константинополе и Дарданеллах. Что касается содействия России нашим личным военным предприятиям, она еще не дошла до конца своих уступок. Владея Константинополем и тем, что по географическому положению обеспечивает его безопасность, она пойдет с нами не только в Индию, но и в Сирию и Египет, – всюду, где мы найдем полезным употребить ее флот и армию. Сверх того, она предоставит императору свободу по своему желанию, устроит юг и центр Европы. Оставляя за собой только дела на Севере, она предоставит ему управлять всеми другими, не будет мешать и завидовать его гигантским планам и согласится, чтобы раздел на Востоке превратился на деле в раздел целого мира. “Присоедините, Ваше Величество, к Франции, – заканчивает посланник свое письмо к императору, – Италию, даже Испанию; меняйте династии, создавайте королевства, требуйте содействия Черноморского флота и сухопутной армии для завоеваний Египта; просите, каких хотите гарантий; обменивайтесь с Австрией, чем вам будет угодно – одним словом, хотя бы весь свет перевернулся вверх дном, но, если Россия получит Константинополь и Дарданеллы, ее, по моему мнению, можно будет заставить смотреть на все спокойно”.[387]

ГЛАВА 9. ПЕРВАЯ ОТСРОЧКА

Наполеон переносит свою деятельность в Испанию. – Положение на полуострове. – Дошедший до безумия двор. – Симптомы революции. – Наполеон склоняется к решению низложить Бурбонов. – Всякое обязательство с Россией должно быть отложено до приведения в порядок испанских дел. – Конфиденциальные сообщения Талейрана Меттерниху. – Восток все-таки остается для Наполеона конечной целью. – Его слова принцу Вильгельму Прусскому. – Шампаньи предписывается составить доклад по поводу раздела Турции и средств его выполнения. – Необходимость поддерживать терпение России. – Как держится Толстой в Париже. – Где он бывает. – Русский посланник и мадам Рекамье. – Наполеон старается успокоить Толстого и подает ему надежду на эвакуацию Пруссии, – Он теперь же предлагает Александру уступки, но только в другом месте, а не на Востоке. – Он вторично советует ему завладеть Финляндией. – Начало испанского кризиса. – Прибытие писем Александра и донесений Коленкура. – Император отсрочивает свидание, откладывает всякое обсуждение по делам Востока и уезжает в Байонну. – Тревожные известия из Константинополя. – Резкие и беспорядочные скачки оттоманской политики. – Воинственное настроение турок. – Наполеон во что бы то ни стало хочет помешать возобновлению военных действий на Дунае. Он от имени Александра дает обязательство, что до исхода переговоров, начатых в Париже между Россией и Портой, к военным действиям начато не будет. Чрезмерная смелость такого поступка. – Как посмотрят на это в Петербурге. – Недолго продолжавшееся доверие Александра. Спокойствие его духа. – Он собирается ехать в Эрфурт. – Успехи русских в Финляндии. – Царь принимает эту провинцию как подарок Наполеона. – Красавицы Петербурга. – Присоединение Финляндии. – Благодаря этому союз с Францией приобретает благосклонность общества. Появление предводителей оппозиции в салонах посольства. – Маршал Бернадот останавливает свое движение по направлению к Скании. – Дурное впечатление, вызванное этим в Петербурге. – Вести об отъезде Наполеона в Байонну; разочарование Александра. – Второй кризис союза. – Важность политической и стратегической роли, выпавшей на долю Коленкура.

Пока велись переговоры в Петербурге, Наполеон Действовал в Испании. Если и допустить, что 2 февраля он еще не установил ни размеров предполагаемых на полуострове военных операций, ни способов вмешательства в испанские дела, все-таки его проекты под влиянием событий скоро созрели. Со второй половины месяца создавшееся на полуострове положение внушало ему сильное желание покончить с Бурбонами, ускорить события в Мадриде и водворить там свою династию. [388]

Наши колонны, без огласки двинутые за Пиренеи, продолжали подвигаться вперед, ставили гарнизоны в городах, занимали провинции, и перешли Эбро, нигде не встретив сопротивления; но внутреннее, состояние страны становилось угрожающим. Национальное чувство пробудилось и страдало; общественное мнение все более отдалялось от потерявшей авторитет власти, которую обвиняли в том, что она предала Испанию в руки иноземца. Недовольные обращали свои взоры к инфанту Фердинанду. Члены верховного суда, оправдав друзей инфанта, обвиняемых в заговоре, очевидно, тем самым осудили старого короля; со всех сторон выступали предвестники переворота. Поставленный между угрожающей ему революцией и нашей армией, намерения которой делались для него подозрительными, двор умел только дрожать от страха. Карл IV писал Наполеону отчаянные письма, умоляя его нарушить молчание и высказать свои желания. В окружении королевы поговаривали о крайних мерах и думали о бегстве. Правительственные пружины повсюду ослабли. Нам не было оказано Испанией обещанного морского содействия, которому предназначалась известная роль в наших операциях на Средиземном море и которое было одним из элементов предполагаемой нами преобразовательной деятельности на полуострове. Вызванная в Тулон из Картагены испанская эскадра не прошла еще Балеарских островов; она не явилась на помощь Гантому в Сицилии, и ее отсутствие оставило пробел в наших комбинациях. Обманутый в своих надеждах и раздраженный Наполеон, ничего не ожидая от ослабевшей власти, собрал свои испанские войска под начальством Мюрата и направил их по дороге в Мадрид. Думая, что для падения колеблющегося трона Бурбонов достаточно малейшего толчка, он решился ускорить развязку, чтобы затем, когда царствующая династия сойдет со сцены, перейти Пиренеи, явиться перед испанцами в роли вершителя их судеб, в роли властного и благодетельного преобразователя, и установить у них власть, которая исходила бы от него самого. Хотя в предыдущие недели он, по-видимому, и был занят главным образом восточным вопросом, однако он не скрывал от своих приближенных, что предпочитает устройство испанских дел обязательствам с Россией; именно на это-то его желание и намекал Талейран в новом разговоре с Меттернихом: “Дело, – сказал он, говоря о разделе, – как будто, немного откладывается”, и так как австриец, еще не пришедший в себя от ужаса, который он испытал, благодаря предупреждениям Талейрана о наших планах, поторопился схватить на лету надежду на отсрочку, Талейран быстро перебил его: “Не говорите отсрочен, я говорю только, что, самое большее, он менее неизбежен”.[389]

Действительно, Восток оставался для Наполеона по-прежнему его конечной целью. 17 февраля в письме к своему брату Луи, он дает ему возможность предугадать время, когда Англия, атакованная со всех сторон, “угрожаемая в Индии французской и русской армиями”,[390] должна будет сдаться, и при этом он понукает его и приказывает, чтобы тот содействовал этому результату, усиливая боевую готовность флота. 23-го, принимая принца Вильгельма Прусского, который приехал умолять его за свою страну, он встретил его следующими словами: “Вопрос об устройстве ваших дел занимает определенное место в планах общей политики: это вопрос не денег, а политики… В течение лета, – добавляет он, – крупные дела, быть может, будут налажены”. И он повторяет несколько раз, “что в настоящее время Константинополь составляет главный пункт, к которому стремится его политика”, прибавив, что “смотря по обстоятельствам, он будет смотреть на турок или как на своих друзей, или как на врагов”.[391]

По его приказанию собирались топографические сведения об европейской Турции и обо всем, что могло облегчить нападение на нее. Изучение этого вопроса было специально поручено министру иностранных дел.