этом Гонзага был уверен. По крайней мере, именно это полотно хранилось в Ватикане. Он собственноручно вынул плащаницу из сейфа и обернул ее вокруг туловища.
«Нет, — подумав, решил государственный секретарь, — Аницет исключается». Насколько Гонзага помнил, он задавал незнакомцу вопрос, работает ли он на Аницета. И после долгих коле баний получил ответ: наоборот, Аницет работает на
Так кому же принадлежал голос?
На утро третьего дня добровольной изоляции Гонзага ощутил чудовищный приступ голода. До этого воспоминание о свиных тушах, среди которых он сам болтался, как кусок мяса, напрочь отбивало аппетит. Теперь же он снял трубку телефона и велел принести завтрак. Он заранее предупредил монахинь, которые готовили еду кардиналам курии и самому понтифику, чтобы ему подали завтрак без колбасы и ветчины.
Немногим позже в дверь постучали: с подносом вошел монсеньор Абат — личный секретарь кардинала Бруно Моро. Он принес желанный завтрак из блюд «Messagero» и «Osservatote Romano».
— Доброе утро, ваше преосвященство, во имя Господа, — произнес Абат. Он был свежевыбрит и одет в безупречно выглаженную сутану.
На Гонзаге был лишь пурпурный халат от Гаммарелли — папского кутюрье с Виа деи Санта- Кьяра.
— Где Соффичи? — прорычал он, увидев секретаря своего извечного врага.
Тот пожал плечами.
— Он до сих пор не объявился. Кардинал Моро хочет подключить полицию.
Гонзага поднялся с кресла, в котором сидел последние двое суток, погрузившись в свои мысли. Потом он подошел к среднему окну, раздвинул закрытые жалюзи и посмотрел на площадь Святого Петра. Большая площадь, окруженная колоннадой Бернини, в этот ранний час была еще тихой и пустынной.
Гонзага обернулся:
— Скажите кардиналу Моро, что я не хочу, чтобы он подключал к поискам Соффичи полицию. Соффичи появится точно так же, как и я. Возможно, он сидит сейчас на исповедальном стуле в базилике Сан Джованни в Латерано, или в Сан Пьетро-ин-Винколи, или в Санта Мария Маджоре.
Монсеньор удивленно посмотрел на Гонзагу.
— Ваше преосвященство, почему вы говорите именно об этих домах Господа? — спросил он.
Государственный секретарь, разозлившись, шумно задышал.
— Я не говорил, что Соффичи обязательно найдется в одном из этих храмов. Я лишь высказал предположение, что секретаря, возможно, найдут так же, как и меня. Разве это трудно понять?
— Нет, ваше преосвященство, я не понимаю, о чем вы говорите.
— Меня-то подбросили в храм… — Гонзага осекся и беспокойно, почти со страхом осмотрел поднос с завтраком, который Абат поставил на стол-приставку.
— Я же заказывал завтрак без колбасы и ветчины! — закричал кардинал. — А вы что мне принесли, монсеньор? Это же ветчина!
— По сегодня не пятница и вообще не день, когда по церковному календарю нужно воздерживаться от мяса. Монахини решили, что вам нужно снова набраться сил, ваше преосвященство!
— Так-так. Значит, монахини. — Кардинал взял со стола конверт с гербовым знаком и прямо рукой переложил в него ветчину с тарелки. Затем Гонзага лизнул край конверта и заклеил, передав его озадаченному монсеньору со словами: — Пожилые дамы тоже должны следить за своим здоровьем. Не забудьте передать им это!
Абат театрально поклонился, будто ему протянули требник для утренней мессы, а не конверт с ветчиной. Потом он молча исчез, как и появился.
За свою клерикальную карьеру Филиппо Гонзага не мог припомнить, чтобы ему доводилось собственноручно открывать ставни окон в своем кабинете. Этим, как и уборкой, в Апостолическом дворце занимались монахини. Потом он набросился на завтрак, который, несмотря на отсутствие ветчины, был довольно обильным: яичница-болтунья из четырех яиц в серебряной посуде, три сорта сыра, мед, два вида варенья, две булочки, а также белый и черный хлеб, мисочка с манной кашей, приправленной изюмом и орехами, большая кружка про стокваши и чайник английского чая для завтрака.
Обычно завтрак кардинала проходил за изучением утренней прессы и занимал около сорока пяти минут. Но в это утро процесс внезапно прервался через двадцать минут, так что Гонзага не успел даже притронуться к манной каше.
В разделе местной хроники газеты «Messagero» кардинал прочитал следующее сообщение:
Неопознанный труп в фонтане ди Треви Рим. Во время обхода фонтана ди Треви, который ежедневно привлекает тысячи туристов, работник Карло ди Стефано вчера, около шести часов утра, обнаружил в воде труп мужчины пятидесяти лет. Труп плавал лицом вниз, раскинув руки. Следствие утверждает, что мужчина умер между двумя и шестью часами утра. Пока не удалось установить, был ли этот человек в состоянии опьянения, упал в фонтан и захлебнулся или же имеет место факт преступления. Тело доставили в Институт судебной медицины для вскрытия. Полиция ищет улики.
Гонзага вскочил и бросился к телефону:
— Альберто? Подайте мне машину. Мне нужно срочно в Институт судебной медицины. Только скорее.
Через пятнадцать минут кардинал уже ехал в патологоанатомическое отделение. Как всегда, Гонзага сидел на заднем сиденье и, как всегда, предпочитал молчать. Государственный секретарь ненавидел поездки на автомобилях, как многие ненавидят перелеты. Движение в Риме он называл не иначе, как дьявольским вертепом, который бросал его в пот даже в холодные январские дни. Авария на Пьяцца дель Пополо и похищение лишь подтверждали его высказывание. Но, к сожалению, он не мог избежать этого вида транспорта.
Из машины Гонзага поговорил по телефону с заведующим патологоанатомическим отделением — доктором Мартином Вебером. Кардинал сказал, что, скорее всего, сможет помочь в опознании трупа. Несколько дней назад бесследно исчез его личный секретарь Джанкарло Соффичи.
Когда Гонзага приехал, его уже ждали. Патолог провел кардинала в полуподвал. Гонзаге было трудно обуздать свои мысли. Он, несомненно, не любил Соффичи: если быть честным, умник-секретарь часто его нервировал и знал Библию как никто другой. Но Соффичи был недотепой, вечным неудачником, и таких у Церкви всегда хватало. Со времен Адама и до Петра в Библии насчитывалось множество неудачников такого рода.
В комнате, выложенной белым кафелем (здесь почти все помещения были выложены белым кафелем), доктор Вебер открыл дверь, которая была не больше, чем дверца холодильника. Взявшись за ручку, доктор вытащил носилки с трупом, покрытые белой простыней, и молча сдернул ее.
Гонзага оцепенел. Он хотел было что-то сказать, но у него ничего не получилось. Кардинал с силой сжал зубы, чувствуя, что не может пошевелить челюстью. Если бы он мог говорить, то наверняка бы сказал: «Это не мой секретарь Соффичи. Но я знаю этого человека. Мне неизвестно, как его зовут и где он живет, но я запомнил его по ожогу на лице. Мы с ним встречались в самолете, когда летели из Франкфурта в Милан. Он предложил мне невероятную сделку — сто тысяч долларов за крошечный кусочек материи, не больше почтовой марки. Но потом…»
— Вы узнаете этого человека? — голос доктора Вебера смешал мысли Гонзаги.
Кардинал испугался.
— Знаю ли я этого человека? Нет. Это не мой секретарь. Мне жаль, что не смог вам помочь.
Ответ кардинала показался доктору несколько странным. После паузы Гонзага спросил:
— А как умер этот несчастный?
Патолог с привычной холодностью (ведь он каждый день имел дело со смертью) объяснил:
— Направленный удар в шею ребром ладони. Быстрая смерть. Место смерти и место обнаружения трупа не совпадают.
— Ну, такие подробности меня не интересуют! — Холодности в голосе Гонзаги было не меньше, чем у патолога.
