чернобородого жреца висело над ней. Ей показалось, что оно склонилось еще ниже, как будто священник собирался шепнуть ей что-то на ухо. Его прищуренные глаза под кустистыми темными бровями пронизывали ее насквозь. Дафна попыталась повернуть голову в сторону, но ничего не получилось: мышцы шеи занемели и просто не слушались. Вместо этого она широко открыла рот и глубоко вдохнула, замерев на какое-то мгновение. Страшное лицо перед ее глазами исчезло, как рисунок на прибрежном песке, смытый волнами прибоя. Теряя сознание, она услышала голос, твердый как сталь:
— Никогда не вырвется из твоих уст то, что ты видела за стенами Элевсина. Это будет означать твою смерть…
Глава третья
Вгороде еще царила прохлада осеннего утра, а тысячи афинян уже толпились на Пниксе, широкой круглой скале напротив Акрополя. Шестеро одетых в красное лексиархов проверяли каждого гражданина при входе в обнесенный каменным забором круг. Только свободные граждане Афин имели доступ в народное собрание.
Народное собрание, экклесия, пользовалось у афинских мужчин — а на него допускались только они — большим почетом. Во-первых, здесь часто в жарких дебатах решались судьбы государства. Во-вторых, по окончании собрания каждый участник получал три обола в качестве компенсации за потерю заработка. По давнему правилу лексиархи, стоявшие у входа, после того как участник называл свое имя, вручали ему табличку. Тому, кто возвращал ее по окончании собрания, давали деньги. Опоздавшие и ушедшие раньше времени никакого вознаграждения не получали.
Около восьми тысяч афинян расположились на каменных ступенях или просто на земле. Притан[30] вышел на трибуну, представлявшую собой квадр[31] высотой в человеческий рост, произнес молитву Зевсу и его дочери Афине Палладе и объявил повестку дня.
Мильтиад, седобородый шестидесятилетний мужчина, которому после смерти полемарха Каллимаха досталась слава победителя в Марафонской битве, взял слово. Подняв в приветствии руку, он сказал:
— Граждане Афин, наши отважные мужи победили варваров и обратили их в бегство. Хвала Афине Палладе!
Прозвучало несколько хвалебных возгласов, но большинство присутствующих ограничились вежливыми аплодисментами. В любом другом месте граждане подняли бы победоносного полководца на руки и пронесли бы через всю столицу, но в Афинах все было по-другому. Не то чтобы афиняне не признавали заслуг Мильтиада. Конечно, они ценили его полководческий талант, но считалось, что победу одержал не он, а весь народ. Афиняне испытывали глубокое недоверие к каждому, кто казался удачливее, влиятельнее и популярнее других. Ужас правления тиранов, который закончился двадцать лет назад кровавой баней, еще глубоко сидел в их сознании.
Мильтиад вовсе не был разочарован сдержанным приемом, поскольку иного и не ожидал. Несколько недель назад, убеждая афинских граждан в том, что следует отправиться в Марафон с войсквм гоплитов, он получил поддержку незначительного большинства. Как теперь убедить их в правильности его дальнейших намерений?
Мильтиад робко начал:
— Многие из вас, мужи Афин, видели, что в рядах варваров сражались предатели дела эллинов. Жители Пароса не только добровольно открыли городские ворота наступающим варварам, но и оснастили для персидского флота свою собственную триеру.[32] Как будто один корабль мог существенно усилить флот, состоящий из шестисот судов.
— Смерть паросцам! — выкрикнул один возмущенный афинянин.
Другой подхватил:
— Сжечь Парос!
Поднялся дикий рев. Народ требовал отомстить жителям этого Кикладского острова. Мильтиад и не рассчитывал на другую реакцию, но попытался жестами успокоить присутствующих.
— А не кажется ли вам, — продолжил он, — что мы поступили бы глупо, если бы разрушили город, предав его огню?
Желая утолить жажду мести, мы забываем о главном: остров богат, очень богат. Драгоценный мрамор сверкающих паросских гор сделал его самым процветающим среди Киклад. Поэтому нам, мужам из Афин, следовало бы осадить паросцев и потребовать с них возмещение в размере ста талантов. Я лично, с вашего согласия, буду держать остров в осаде до тех пор, пока жители не выплатят деньги.
Немногочисленные голоса одобрения были прерваны репликой дерзкого молодого человека по имени Ксантипп. Он был сыном Арифрона из демоса Холарг, что северо-западнее Афин.
— Смотри, как бы паросцы тебя не осадили! — крикнул он, и участники собрания громко рассмеялись. — Стены их города высоки и непреодолимы, и, если варвары не забрали у них запасы продовольствия, жители смогут продержаться до тех пор, пока осаждающие не уйдут.
— Дайте мне тридцать кораблей! — раздраженно крикнул Мильтиад, и его седая борода задрожала. — Если я не вернусь через четыре недели с сотней талантов, призовете меня к ответу на этом месте.
Ксантипп быстро вскочил, вышел на трибуну и, став рядом с Мильтиадом, крикнул:
— Договорились, Мильтиад! Если ты через месяц не выполнишь обещание, то все мужи, которые сегодня слышали твои слова, будут судить тебя!
После этого притан подал знак к голосованию. Афиняне табличками выразили свою поддержку плана Мильтиада, и он быстрым шагом покинул собрание.
Пышущий здоровьем коренастый молодой человек, прищурив близко посаженные глаза, молча следил за дискуссией. Это был Фемистокл. Помедлив, он встал и, опустив подбородок на грудь, взошел на трибуну. Он хорошо знал этот путь — каждую ступеньку, каждый камень, — потому что очень часто проходил по нему. Он не пропускал ни одного важного политического спора и мог увлечь народ своей речью.
Но на этот раз, прежде чем начать свое выступление, Фемистокл обратился к одному афинянину, не играющему вообще никакой роли в общественной жизни.
— Мужи, граждане Афин! Послушайте, что я вам — да и тебе, Дифилид, — хочу сказать.
Афиняне засмеялись, потому что коневод Дифилид прославился не только своим необычайным богатством, но и такой же необычайной глупостью.
— Скажи, Дифилид, — продолжил Фемистокл. — Ты веришь, что царь варваров Дарий откажется от борьбы после поражения под Марафоном? Ты всерьез веришь, что он спокойно отнесется к сообщению своих полководцев Датиса и Артафрена о том, что десять тысяч эллинов обратили в бегство шестьсот тысяч варваров? О, мужи Афин! Неужели эта победа затмила ваш взор? Вы что, забыли, как Ахемениды прошлись по всей Ионии? Вы забыли, с какой жестокостью они подавили отчаянное восстание ионийцев? Вы уже не помните, что они за несколько дней сравняли с землей столицу Эвбеи?
Участников собрания в экклесии пробрала дрожь. В словах Фемистокла они услышали то, о чем неотступно думали, но не решались произнести вслух. Естественно, варвары не смирятся с поражением. Скорее всего, они вернутся с еще более сильным и еще более многочисленным войском. Сам собою напрашивался вопрос, который наконец озвучил Ксантипп:
— Предположим, Фемистокл, ты прав в том, что Дарий вернется с еще более сильной армией и заполонит всю Элладу варварами. Что нам тогда остается делать? Открыть ворота и молить о пощаде?
С дальних рядов послйшались возмущенные возгласы:
— Предатель! Трус!
Фемистокл поднял руку и сказал:
— Ксантипп, твоими устами говорит мудрость, потому что ты не строишь иллюзий насчет обороны нашей столицы. Если персы когда-нибудь появятся у ворот Афин, то любая стрела, выпущенная нашими гоплитами, будет использована напрасно. Варвары сильнее, их больше, они превосходят нас. Но твоими устами говорит и глупость, потому что ты заранее исходишь из того, что Дарий будет стоять перед воротами нашего города. Почему ты считаешь, что мы должны это допустить?
