сих пор оставалась незамеченной. — За пятьдесят пять лет своей жизни я не видел более совершенного изображения женщины. — Польщенный Главк склонил голову. Остальные гости тоже обратили внимание на сверкающую фигурку.
— Подарок Фемистокла дельфийскому оракулу, — пояснил Главк, указывая на полководца.
— Как вы думаете, почему эта Афродита так прелестна? Все кроется в противоречии. С одной стороны, это женщина, а с другой — ребенок. В ее образе чувственно-страстное начало сочетается с по- детски наивной чистотой. Гармония возникает не из одинаковых элементов, а из противоположных. Как, например, гармония в музыке обеспечивается не одинаковыми тонами, а различными.
Объяснение Гераклита привлекало к статуэтке все больше внимания. Гости сгрудились вокруг отливающей зеленоватым светом фигуры, с любопытством и восхищением рассматривая обнаженную красоту, и испытывали желание прикоснуться к ней. Анакреон, который даже в подпитии не терял статуса знаменитого поэта, тут же начал сочинять оду волшебному произведению искусства:
— О, если бы ты мог, блестящий металл, чувствовать, как нежно касаются тебя мои руки…
Подошел Фемистокл и опустился на колено, чтобы получше рассмотреть произведение Главка.
— Ну, как тебе нравится Афродита? — спросил ваятель.
Полководец, казалось, впитывал в себя каждую линию и черточку бронзовой женской фигуры. Его взгляд скользил по распущенным волосам, стройной шее и нежной груди, тонкой талии и ногам, слегка согнутым в коленях.
— Счастливы музы, — ответил Фемистокл, — которые наделили тебя таким талантом к искусству. Ты пробуждаешь холодный металл к божественной жизни. Это шедевр.
Главк был искренне тронут этой восторженной оценкой и скромно сказал:
— И все-таки это лишь жалкая попытка отобразить действительность. Ей никогда не сравниться с природой.
— Значит, у этой скульптуры есть живой образец? — Фемистокл в ожидании смотрел на художника.
— Конечно, — ответил Главк. — Лучший образец — действительность. Мне не пришлось долго ее искать. Как только я увидел ее, тут же понял, что это Афродита, выходящая из морской пены.
Едва Главк сказал о своей удачной находке, как присутствующие стали приставать к нему с просьбой назвать имя красавицы и сообщить, где ее можно найти. Некоторые уточняли, афинянка ли она и есть ли мужчина, пользующийся ее расположением.
Тут Главк весело рассмеялся и воскликнул:
— Она здесь, среди нас! Где ваши глаза, ротозеи?
Теперь все уставились на Главка, будто услышали от него что-то невероятное, непостижимое. Никто не решался оглянуться и посмотреть, не стоит ли прекрасный образец рядом с ним.
Наконец Главк подошел к Дафне, которая вместе с Мегарой наблюдала за происходящим, протянул ей руку и подвел девушку к статуэтке.
— Вот живая модель Афродиты, гетера Дафна.
Дафна покраснела, услышав восхищенные возгласы, но в душе радовалась заинтересованным взглядам гостей. Фемистокл, застыв, неотрывно смотрел на девушку, и только его подрагивающие губы выдавали, что в его душе происходит нечто особенное. Дафне показалось, что прошла целая вечность, пока он наконец заговорил:
— Не ты ли та девушка, которая тогда в Марафоне…
— Да, — ответила Дафна, прервав полководца на полуслове. — Это я.
Фемистокл не отводил от нее взгляда. Ее глаза сверкали таким же зеленоватым светом, как и статуэтка Афродиты. Дафна опустила ресницы, не выдержав столь пристального внимания Фемистокла. Чувствуя нарастающую напряженность, она тщетно пыталась угадать, о чем думает известный в Афинах стратег. Был ли он действительно восхищен, или, быть может, в его душе затаились презрение и ненависть?
«Мелисса, — стучало в ее висках. — Мелисса была возлюбленной этого мужчины». Дафна чувствовала себя в какой-то мере виноватой в смерти этой прекрасной женщины. Ведь именно ей, Дафне, предназначалась стрела, попавшая в Мелиссу. В этом она не сомневалась. После того как Каллий был убит молнией, Фемистокл обнародовал предсказание оракула. Разразился грандиозный скандал: элевсинский священник — убийца гетеры! Гоплиты из полевого лагеря подтвердили, что Каллий бродил вокруг палатки гетер, стараясь действовать незаметно, но они не могли даже предположить, что он затевает убийство. Мотив преступления был неясен и пока оставался неразгаданным. Только Дафна знала всю правду. Неужели Фемистокл подозревал в чем-то ее? Почему он смотрит на нее так пронзительно?
Об этом мужчине нельзя было говорить однозначно. Дафна с трудом представляла, что его толстые губы с опущенными уголками, изгиб которых еще больше подчеркивался густыми усами, могли приоткрыться в радостной улыбке. Широкий череп Фемистокла с маленькими, плотно прилегающими ушами свидетельствовал одновременно о необычайной силе и об опасной необдуманности поступков. Это не было лицо философа, проповедующего благородство. Скорее всего, оно принадлежало человеку с прямолинейным характером и навязчивым самомнением. А в общем, Фемистокл представлял собой заметное, даже исключительное явление в кругу знатных афинян.
— Что вы уставились друг на друга? — крикнул Главк и хлопнул в ладоши. — Давайте веселиться!
Оцепенение прошло. Эпикл тронул струны своей цитры, и из-за высокого красного занавеса, отделявшего заднюю часть ателье, вышли два прелестных обнаженных юноши. Обоих хорошо знали в городе: Иерофон, сын метекена, раба-вольноотпущенника, и Антифат, эфеб с кожей оливкового цвета, расположения которого добивался даже Фемистокл. Они считались самыми лучшими исполнителями танца кордакс в Афинах.
Под томные звуки цитры танцоры медленными движениями и плавными жестами показали многообразные возможности любовного соития мужчин. И после каждой удачной позы публика одаривала их громкими аплодисментами. Кордакс, конечно, считался весьма фривольным танцем, но без него не обходился ни один симпозион. Скорее пренебрегали проститутками и гетерами, чем представлениями обнаженных эфебов, обладавших порой высочайшим артистизмом.
Антифат, более крепкий из них, сделал «мостик», а Иерофон, запрокинув голову, на остро выступающих костях таза своего партнера исполнил стойку на руках, и медленно опустился к его фаллосу. Гости неистовствовали от восторга, хлопая в ладоши. Фемистокл не шевельнул и пальцем. Его взгляд был прикован к мраморным плечам Дафны, которая все еще стояла перед ним.
Девушка чувствовала, что мужчина не сводит с нее глаз, и, не понимая, что бы это значило, волновалась. Больше всего ей хотелось убежать от непредсказуемого в своих поступках, энергичного полководца, но это было бы слишком заметно. Ей стали бы задавать вопросы, на которые Дафне Не хотелось отвечать. Поэтому она с нарочитым спокойствием воспринимала смущающую ее близость Фемистокла и словно сквозь плотную пелену наблюдала за двусмысленным представлением.
После того как эфебы закончили свой танец и скрылись за красным занавесом, Анакреон, настоящий знаток вина, предаюжил сыграть в коттабос. Первоначально это была безобидная игра, в которой испытывалась ловкость игроков. В Афинах, однако, она слыла довольно легкомысленной. Посередине ателье установили коттабос, столб высотой в человеческий рост. На этот столб, на локоть ниже его плоского торца, Главк насадил металлическую шайбу величиной с тарелку. Потом на вершину столба он положил вторую металлическую шайбу, величиной с ладонь, и провел мелом вокруг коттабоса широкий круг. Не входя в круг, игроки должны были сбить меньшую шайбу, стараясь, чтобы она ударилась о большую, зазвенела и упала на пол как можно ближе к коттабосу. В качестве метательного снаряда служило содержимое чаши, которую каждый игрок держал в руке. Тот, кому удавалось произвести звон, имел право потребовать от любого из присутствующих исполнить свое желание.
Громкоголосый Анакреон вступил в игру первым. При этом он взглянул на Дафну, многозначительно закатив глаза, и сделал небольшой разбег. К удовольствию присутствующих, его вино оказалось не на вершине коттабоса, а на лице поэта Симонида, который стоял напротив него.
— Вот так ты его ненавидишь? — смеясь, крикнул Главк и бросил облитому скряге полотенце.
Анакреон заплетающимся языком сказал:
— Разве можно было попасть этим разбавленным вином!
