чьих рук это дело. Зарисовать фрагмент с текстом, языка которого он не знал, было слишком авантюрно, потому что это заняло бы много времени, к тому же буквы были едва видны.
Пока Омар размышлял над всем этим, ему в голову пришла идея использовать метод, который любил применять профессор Шелли, а также другие археологи. Но для этого Омару нужен был лист бумаги размером с осколок. На алтаре капеллы стоял раскрытый требник. Омар захлопнул его, перевернул титульной страницей вниз и вырвал последнюю страницу, на которой не было текста. Потом он погрузил бумагу в котелок со святой водой, чтобы лист хорошенько намок. Вынув бумагу из воды, он крепко, изо всех сил прижал ее к осколку ладонями.
Через несколько минут на влажной бумаге отпечаталась структура камня. Омар помахал листом, чтобы просушить, потом расстегнул рубаху и сунул его за пазуху.
По дороге в келью, которую ему выделил монах, Омар направился мимо прохода, ничем не отличающегося от многочисленных ходов монастыря, но одна особенность привлекла его внимание. За аркой проема висела старая ветхая занавеска, закрывающая обзор.
Омар прислушался и, не уловив ни единого звука, осторожно отодвинул шторку. Перед ним открылась большая и, в отличие от других помещений, хорошо освещенная комната. Плохо отесанные стол, стулья и служившие вместо шкафов ящики, в которых хранились книги, карты и документы, придавали комнате вид средневекового кабинета. Черная паутина, покрывавшая весь этот беспорядок, наводила на мысль, что сюда никто не заходил уже долгое время. Но почему здесь было так светло? Пока Омар пытался сориентироваться в хаосе, его взгляд упал на раскрытый шкаф слева, на полках которого громоздились кипы исписанных бумаг, а среди карточек, листков и обрывков на полу сидел бледный человек с седыми волосами, в запыленной одежде. Омар сначала подумал, что мужчина мертв, но, когда он осторожно подошел и наклонился, глаза человека ожили, а на лице появилось подобие улыбки. Омар не на шутку испугался.
Старик сидел неподвижно, скрестив ноги, как древнеегипетский писарь. Он больше напоминал привидение, чем живое существо из плоти и крови. Омар не удивился бы, если бы человек вдруг исчез так же внезапно, как и появился. Но ничего подобного не случилось.
— Профессор Хартфилд? — осторожно спросил Омар.
Бледный старик поднял голову и уставился на Омара пустыми глазами.
— Хартфилд умер, — монотонно ответил он. — Я — его Ка, сила, которая дает ему жизнь, если ты понимаешь, о чем я говорю.
Но Омар не понял. У древних египтян была бессмертная душа-хранительница Ка, которую на изображениях часто рисовали в виде второго абриса человека. Что он имел в виду, сказав: «Я — его Ка»? Омар все еще думал над этими словами, а старик медленно продолжал:
— Я пребываю в оке Хора, вселенском яйце. Око Хора дает вечную жизнь. Оно защищает меня, даже когда закрыто. Окаймленный лучами, я прохожу по пути. Подчиняясь желаниям сердца, я могу достичь любого места. Я есть, я живу…
Едва закончив говорить, внушающий страх человек обмяк, голова его упала на грудь, руки повисли плетями, словно высказанные слова отняли у него все силы.
В необычном голосе явно слышался английский акцент. Этот старик наверняка и есть Хартфилд, но Омару показалось, что он был поражен таким же недугом, как и остальные жители монастыря. Стараясь не напугать незнакомца, Омар опустился перед ним на колени, осторожно дотронулся и прошептал:
— Профессор Хартфилд, вы меня слышите?
От легкого прикосновения мужчина поднял голову и отряхнулся, как пес, который только что выбежал из реки, и снова начал говорить:
— Не касайся меня, незнакомец, потому что я — Ка. Ка Эдварда Хартфилда. Любой, кто коснется Ка, должен умереть.
Омар невольно отпрянул, но, оказавшись так близко от цели, не хотел сдаваться. Он выслушал речь сумасшедшего и успокаивающе произнес:
— Ка Эдварда Хартфилда, скажи мне, как ты сюда попала и назови мне своих врагов.
Хартфилд прислушивался к словам Омара, раскрыв рот. Беспокойное подергивание его век выдавало, что он понимает его. Спустя несколько тягостных минут молчания, не поднимая глаз, мужчина ответил:
— Мои враги — коптские монахи. Они держат меня здесь как дикого зверя и, конечно, уже давно убили бы меня, если бы им не нужны были знания в моей голове.
— Как ты попала сюда?
Хартфилд упорно молчал. Он потупился, голова его вновь склонилась под собственным весом, руки безжизненно повисли. Видимо, внятно произнесенная фраза отбирала у него столько энергии, что после каждого предложения ему необходима была передышка.
— Как ты попала сюда, Ка Эдварда Хартфилда? — настойчиво повторил Омар. Напрасно он, схватив безжизненное тело за плечи, начал трясти его — это не дало никаких результатов. — Ка Эдварда Хартфилда, ты меня слышишь? — сдавленным голосом шептал Омар, стараясь, чтобы его не услышали. — Что ты знаешь об Имхотепе?
Едва он произнес это имя, как отрешенный от происходящего мужчина оживился. Открыв рот, он начал жадно глотать воздух, потом закрыл глаза, словно для молитвы, развернул руки ладонями кверху и стал декламировать голосом, который отличался от прежнего:
— О Ты, чья сила заставляет расти вселенную, Имхотеп, чье тело светится, как бог солнца Ра, открывающий нам путь к свету и своим духом рассеивающий мрак невежества. О великий из великих, когда-либо живших на земле, владеющий нектаром богов. Глаза твои из лазурита, а тело белое, как цветки лотоса. Ты ходишь пред глазами всемирного властителя и являешься в мир мертвых как охотник в плодородных землях Нила, ты — истинный творец жизни, и я преклоняюсь пред твоим всевластием. Твои боги создали небо, где они парят подобно золотым ястребам, а ты, Имхотеп, наполнил землю своими чудесами. Ты, окрыленный духом, двигал пирамиды, как ребенок двигает игрушки, ты сделал свет жидким и запер в стекле, чтобы озарить ночь; одним рецептом ты возвращал людей к вечной жизни, которую отняли у них боги. Славься ты, самый божественный из людей, славься, о великий Имхотеп!
Хартфилд говорил, чеканя каждое слово, и эта молитва напоминала песнопения монастырских монахов. Но когда он закончил, его тело снова обмякло, как бурдюк, из которого вышел воздух. В этом положении он и замер, став неподвижным, словно статуя.
— Ка Хартфилда, где Имхотеп? — взволнованно воскликнул Омар. — Ты знаешь, где находится гробница?
Но сумасшедший больше не отвечал. Он, казалось, дремал, а когда Омар коснулся его плеча, мужчина, словно закостенев, повалился на бок.
Привлеченный голосами, которые эхом отдавались в коридорах, в дверном проеме появился Менас в сопровождении двух коренастых монахов, отупевшие лица которых нагоняли на Омара страх. Троица преградила ему путь, и Менас, который ранее проявлял лишь дружелюбие, теперь набросился на Омара.
— Ты здесь шпионишь, незнакомец? — закричал он. — Разве мы не приняли тебя дружелюбно? Ты злоупотребил нашей добротой! Что ты ищешь здесь и кто тебя послал?
Омар хотел ответить, что ему не спалось, что он слонялся без дела и забрел сюда случайно, но, прежде чем он успел что-то сказать, Менас дал знак монахам. Они схватили Омара под руки и поволокли вверх по лестнице, через два коридора, в круглое сводчатое помещение с четырьмя зарешеченными дверьми с четырех сторон света. Менас, шедший позади них, отодвинул запор толщиной в руку на одной из решеток, и монахи втолкнули Омара в темную камеру. Потом заперли дверь и оставили его одного.
Пережив события последних часов, Омар чувствовал себя как во сне. Он устало присел на песчаный пол. У него теперь было время все обдумать. Если трезво оценивать ситуацию, то его жизнь сейчас не стоила и гроша. Менас, должно быть, догадывался об истинной причине его появления в монастыре, о том, что он искал Хартфилда. Теперь сумасшедшие монахи заморят его голодом в темной камере. Потом они выбросят его тело где-нибудь в пустыне, как труп несчастной миссис Хартфилд. Он ведь для коптов всего лишь обуза. Иншаллах.
Темнота обостряет разум, и Омар начал вспоминать странную молитву, с которой Хартфилд в припадке безумия обращался к Имхотепу. Профессор использовал молитвенные формы, встречающиеся в древнеегипетской Книге мертвых, — отрывки из этого произведения Омару были знакомы. Молитвы
