Но вопрос кардинала встретили молчанием.
Ввиду новых фактов следующее заседание консилиума было назначено на пятницу второй недели поста.
Во второе воскресенье Великого поста
Скорый поезд подъезжал к Риму. Брат Бенно годами никуда не ездил, и в памяти его остались лишь болезненные образы, связанные с путешествиями. Теперь же он сидел в комфортабельном купе и не мог налюбоваться горными пейзажами за окном. Он ехал без попутчиков и время от времени делал попытки углубиться в чтение требника, но каждый раз быстро откладывал его. В детстве он всегда прислушивался к стуку колес, придумывая слова, соответствующие рваному ритму. Теперь же стук колес был едва слышен, брат Бенно неосознанно подбирал слова, и в его голове звучало: «Лука все врет, Лука все врет, Лука все врет». Он прогонял эти слова и искал другие, но те возвращались снова и снова, словно длящаяся пытка.
Пока поезд, как гигантский червь, извивался то под откосами, то вдоль реки, тащился на юг, он вспомнил о Микеланджело – одиночке, замкнутом человеке, который создавал великие произведения искусства и ни разу ни слова не проронил об этом; наоборот, был склонен к скрытности и молчанию. Поэтому по сей день многое в его жизни остается для нас загадкой. Посмеиваясь над собой, Микеланджело говорил, что с молоком матери впитал любовь к камню. Ведь Франческа» его мать, которой исполнилось всего девятнадцать лет, родив сына, передала его на попечение кормилице, жене работника каменоломни. Микеланджело, дитя Ренессанса, никогда не видел себя в этой эпохе – он создал свой мир, восторженный мир возрожденной античности, неоплатонизма и бесконечных фантазий Данте.
После ранней смерти матери его никто не любил, мальчика часто били. Родственники отдали его в обучение лишь благодаря уговорам святого отца Лодовизо, нерешительного главы общины. Он попал в подмастерья к братьям Доменико и Давиду Гирландайо, замечательным флорентийским мастерам. Будучи чудаковатым и замкнутым, он так и не смог примириться с потерей любимой матери – женщины всегда оставались для него богинями и святыми. Всю свою жизнь Микеланджело прожил как монах, как и брат Бенно, и скорее не по моральным причинам, а из-за благоговения и сублимированного чувства любви. Эталоном женщины для него стала дантовская Беатриче, поэтому он создавал чувственные и в то же время юные материнские образы: Пьету, Мадонн и сивилл с необычайно нежными чертами лица. Прошлое, его собственное и его предков, было очень важно для него. Он сохранил дворянскую надменность. Черты его отца можно было узнать в лицах большинства мужских скульптур, им созданных.
Микеланджело было четырнадцать лет, когда он сменил кисть и карандаш на резец, чему был рад Лоренцо Медичи, правивший в то время во Флоренции и взявший молодого человека под свою опеку. В те годы произошло нечто, что наложило отпечаток на всю его последующую жизнь.
Так думал брат Бенно, пока скорый поезд нес его на юг. Он думал о девятнадцатилетнем юноше, слушавшем во Флорентийском соборе проповеди доминиканца Савонаролы, бичевавшего богатство господ и высокомерие прелатов, само по себе бывшее грехом. С церковной кафедры прямодушный Савонарола, не боясь обличать коррупцию в государстве и церкви, клеймил современную теологию, которая сдала свои позиции. Маленький, сухопарый, с лицом аскета, он открывал слушателям тысячи апокалипсических видений, преследовавших его. Те были ужасны и очень правдоподобны. В стране и так то и дело вспыхивали войны и звучали проклятия в адрес государственной власти. Он предсказывал гнев Божий и гибель Флоренции:
Микеланджело был самоучкой. Восхищался античными статуями в саду Медичи, работами Донателло и Гиберти, о котором говорил, что искусством скульптор открыл себе ворота рая. Гирландайо, своему учителю, он уделял все меньше внимания. Его первые скульптуры канули в Лету. Известность получила лишь Пьета – изваяние юной Мадонны с мертвым Иисусом на коленях, созданное по заказу кардинала Сан-Диониджи. Мадонна, красивая, словно греческая богиня, выполнена из каррарского мрамора. Каждая деталь ее фигуры сделана филигранно, будто рукой ювелира. Микеланджело изобразил Мадонну в том возрасте, в котором умерла его мать. На вопросы о ее цветущей красоте он отвечал, что непорочные девы не стареют – они выглядят намного моложе и свежее, чем порочные, потому что их души не алчут греховных страстей. Не говоря уже о деве, в душе которой ни разу не зародилась греховная мысль. Поэтому не стоит удивляться тому, что художник изобразил мать намного моложе сына, он не принимал во внимание естественного процесса жизни и старения. В возрасте двадцати двух лет он стал испытывать гордость за созданное и увековечил свое имя на собственном творении – первый и единственный раз в жизни.
Художник – зеркало своего времени и окружения. Вернувшись во Флоренцию, Микеланджело увидел, что многое изменилось. Число приверженцев Савонаролы росло день ото дня. Процессии кающихся тянулись через весь город. К ним присоединялось все больше людей. Чума и голод собирали свой щедрый урожай, и среди всеобщего запустения звучал резкий голос Савонаролы, призывающий к высоконравственному поведению и заставляющий покаяться. Сам Савонарола считал себя орудием Господа, но в глазах большинства людей доминиканец был пророком. Трижды из Рима папа предупреждал, что Савонароле следует прекратить свои нападки на Церковь и папство. Наконец, Александр Борджиа отлучил его от Церкви. Но это вызвало только еще больший гнев и более жестокие нападки проповедника. Папская булла не была для него указом. Он не подчинился требованиям замолчать, наоборот, теперь он вещал и об упадке морали при дворе папы, призывая того образумиться. Брат Джироламо обвинял папу в том, что он продает духовные должности. Вскоре его бросили в тюрьму, где подвергали пыткам. Он не избежал суда инквизиции. Папа велел перевезти его в Рим, но затем передумал и отправил посланника во Флоренцию, чтобы тот зачитал смертный приговор. В день Вознесения в 1498 году Савонаролу предали сожжению на площади, перед зданием правительства.
Микеланджело не было в толпе зевак, наблюдавших за костром. Он оставался в Риме. Хотя он и не видел ужасающего пламени собственными глазами, ранимого художника должна была задеть человеческая подлость, которая проникает даже в сердца самых праведных из всех праведников. Но именно они давали Микеланджело работу и хлеб. Так его душу наполнили противоречия.
Микеланджело чаще творил как скульптор, а не как художник. Три панорамы с изображением Мадонны – вот и все произведения живописи, которые он создал за эти годы. Пугало ли его сравнение с Леонардо, Перуджо и Рафаэлем – нам неизвестно. Не было ничего странного в том, что папа Юлий II снова призвал его в Рим как скульптора. Папа Юлий был скорее солдатом, чем пастырем, скорее политиком, чем священником» скорее жестким, нежели мягким. И совсем необычно было то, что он любил искусство и восхищался творениями художников, как и собственным мечом.
Один из художников обратил внимание Юлия II на молодого флорентийца, и папа отослал Микеланджело сотню скудо на дорогу, чтобы только познакомиться с ним. И лишь позже ему пришла идея изваять надгробие, собственное надгробие в соборе Святого Петра. Но сотрудничество папы и Микеланджело встречало сложности: бескомпромиссность заказчика и своенравие художника. Микеланджело вскоре заговорил о том, что если он даже на день задержится в Риме, то ему придется ваять надгробие себе, а не папе. В гневе он оставил столицу. Он вынужден был взять в долг огромные суммы, чтобы оплатить камень и дать деньги рабочим. Кондиви, один из учеников, позднее говорил о «трагедии надгробия». Сам художник в то время полагал, что «лучше бы он в детстве научился делать спички»; тогда не пришлось бы испытывать подобного разочарования. Папа разгневался. Однако обещал не прибегать к репрессиям, если Микеланджело вернется. Скульптор тогда всерьез задумывался о том, чтобы отбыть в Константинополь и остаток жизни служить султану. Работы у того было достаточно: султан планировал возводить мост через залив Золотого Рога, из Константинополя в Перу. И вот папа и Микеланджело встретились в Болонье, которую Юлий II захватил с пятью сотнями рыцарей. Его Святейшество заказал бронзовую статую высотой в четыре метра, которую получилось отлить лишь со второго раза. Об этой скульптуре известно лишь то, что через три года в город возвратилась царственная семья и статуя была разбита. Обломки ее пошли на отлив пушек.
