Сикстинский заговор

После своего возвращения в Рим флорентиец возобновил работу над надгробием, но папа Юлий передумал. Но к тому времени Микеланджело успел высечь на надгробии лишь одну из сорока запланированных фигур, Моисея; а мрамор для работы, который скульптор хранил за собором Святого Петра, где жил сам, был украден.

И тогда папа поразил художника, пришедшего в отчаяние: поручил ему роспись Сикстинской капеллы, постройки времен правления его дяди, Сикста IV, которую он сам торжественно освятил двадцать пять лет назад. Микеланджело решил взять за сюжетную основу акт творения и древнюю историю. Но в какой-то особенной, персональной интерпретации.

Все эти факты припомнились брату Бенно, пока он направлялся в Рим, а колеса поезда упрямо повторяли: «Лука все врет, Лука все врет…»

В понедельник после второго воскресенья Великого поста

В этот день после длительного размышления Еллинек нашел монсеньора Вильяма Штиклера, камердинера папы, и рассказал ему о пакете со странным содержимым, который ему подбросил незнакомец. Возможно, это был тот же человек, который позднее проник в квартиру кардинала и пытался заставить его отказаться от дальнейшего исследования Сикстинской надписи.

Монсеньор молча выслушал Еллинека, затем поднял трубку телефона, набрал номер и произнес:

– Ваше Высокопреосвященство, в деле Еллинека обнаружились неожиданные факты. Я считаю, вам нужно лично выслушать его.

Немногим позже вошел кардинал Джузеппе Беллини, и Еллинек повторил свой рассказ о том, как к нему попали очки и тапочки.

– А почему вы так поздно признаетесь в этом? – поинтересовался Беллини.

– Признать можно только вину. Когда я нашел вещи, то, несмотря на загадочность факта, это не вызвало у меня чувства вины, господин кардинал. Доказательством может служить то, что я даже не убрал пакет, когда монсеньор Штиклер явился ко мне сыграть партию в шахматы. Если бы я хоть немного догадывался, что это за пакет, то, разумеется, спрятал бы его и уж никак не стал бы выставлять напоказ. Помните об одном: я не являлся членом курии в то время, когда умер Джанпаоло.

– На чьей вы стороне, кардинал Еллинек? – вдруг задал вопрос кардинал Беллини.

– На чьей стороне? Как это понимать?

– Вы, наверное, уже заметили, господин кардинал, что курия не является единым целым. Это естественно для организации, члены которой – люди разных национальностей и разного происхождения. Вам не обязательно отвечать. Я просто хочу спросить: вы мне друг?

Еллинек утвердительно кивнул. Кардинал Беллини продолжил:

– Несомненно, папа Джанпаоло пал жертвой заговора, и пропажа некоторых вещей является еще одним доказательством, поверьте.

– Я слышал о нем, – ответил Еллинек, – но до сих пор достаточно скептически относился к этому. Внезапная смерть папы легко может стать поводом к различного рода сплетням.

– А этот странный пакет?

– Он лишь заставил меня задуматься, потому что краже вещей просматривался явный умысел. Если Джанпаоло действительно убили, то я получил пакет качестве угрозы, а так как угроза не подействовала, ко не пришел человек, который подтвердил ее.

Еллинек спросил у Штиклера:

– Монсеньор, какие документы тогда исчезли?

Беллини прервал Еллинека:

– Камердинеру папы должно молчать. Я скажу только вот что: в документах были списки членов курии.

– Понимаю, – сказал Еллинек.

Беллини задумался, затем продолжил:

– Вы смелый человек, Ваше Высокопреосвященство. Не знаю, что бы я делал на вашем месте. Думаю, скорее вел бы себя как Петр, а не как Павел. Петру не стыдно предстать перед Богом.

На том они и разошлись. Нет, Еллинек и после этой беседы не мог решить, можно ли доверять Беллини. Он не понял, в какой партии или группировке внутри курии состоит Беллини, кто был другом, а кто – врагом. Еллинек по-прежнему никому не доверял.

После прибытия в Рим брат Бенно переночевал в дешевом пансионе на виа Аурелия. На следующий день он пошел в капеллу на Авентинском холме. Аббат Одило вежливо принял посетителя – этим ораторианский монастырь славился уже сотни лет – и предложил брату Бенно на время пребывания в Риме остановиться лично у него. Тот благодарно согласился, предполагая, что дело займет всего лишь пару дней.

Гость рассказал аббату, что помнит это место со времени своего предыдущего визита в Рим. Это было очень давно, когда в войну он обучался в библиотеке ораторианцев.

– Когда же именно это было, брат во Христе?

– В конце войны, когда немцы уже заняли Рим.

Аббат пришел в ужас.

– Позорно, – продолжал брат Бенно, – не хочется вспоминать об этом. Но в последние недели я почувствовал, что обязан что-то сделать. Искусство и мои исследования…

– Вы вернулись, чтобы продолжить исследования?

– Да, – ответил брат Бенно, – в старости иногда хочется закончить то, что не было завершено в молодые годы.

– Как точно подмечено! – воскликнул аббат и добавил: – Думаю, вы бы хотели сразу же отправиться в библиотеку?

– Именно так, святой отец.

– Я только опасаюсь, что многое в библиотеке изменилось за эти годы.

– Это ничего. Я уверен, что смогу сориентироваться.

Уверенность, с которой говорил незнакомец, показалась аббату Одило странной. За десятки лет библиотеки так меняются… Как же мог приезжий знать, как теперь выглядит библиотека? Разве мог он с такой убежденностью утверждать, что сможет во всем разобраться? Молча поднимаясь по ступеням к библиотеке, аббат стал сомневаться, стоило ли так радушно принимать гостя.

Войдя, он дал указание всем Scrittori библиотеки оказывать содействие брату Бенно. Тот обменялся с каждым рукопожатием и углубился в исследование.

Вечером, после молитвы, аббат Одило посетил отдаленную часть монастыря, где в подвале угловой башни хранились документы. Но интересовали его не они, а деревянные ящики. Сосчитав их и проверив, все ли заперты, аббат ушел из подвала, ничего не взяв.

В следующий вторник

Около полудня в отеле «Эксельсиор», одном из самых лучших в Риме (его вход и сейчас охраняют стражи в старинных одеждах), собрались семеро ничем не примечательных людей. Они проследовали в зал, предназначенный для конференций, по коридорам со множеством зеркал и плюшевой отделкой. На двери не было таблички, которая могла бы информировать о том, какого рода встреча проходила в тот день. Секретность указывала на необычайную важность происходящего.

Неприметные господа были президентами и вице-президентами банка Италии, чикагского Continental Illinois National Bank and Trust, банка Chase Manhattan из Нью-Йорка, банка Credit Suisse в Женеве, банка Hambros Bank в Лондоне и римского банка Вапса Unione.

Фил Канизиус от Istituto per le Opere Religiose сознательно отказался от белого воротничка священника, был одет в серый костюм, как и все, и казался очень смущенным. Господа требовали объяснений.

– Единственное объяснение, какое у меня есть на сегодня, – начал Канизиус, – таково: пока что имя Абулафия совершенно ничего нам не говорит.

– Ах, вот как! – Джим Блэкфут, вице-президент банка Chase Manhattan, презрительно хмыкнул. – Нам не интересна эта надпись. Нам интересно, что вы делаете для того, дабы предотвратить появление слухов в Ватикане.

Тут же вмешался Урс Бродман из швейцарского банка Credit Suisse: