зданием водоканала и автосервисом на первом этаже, в четырех кварталах от мэрии в Нижнем Манхэттене. Интерьер оформлен свисающими с пожелтевшего подвесного потолка рыболовными сетями времен Корейской войны (якобы итальянскими), дешевыми пейзажами Неаполитанского залива и обернутыми соломой бутылками из-под «Кьянти», используемыми вместо подсвечников. Все столики заняты. Пухлая итальянка со светлыми волосами, одетая в белое платье с низким вырезом, скептически улыбается, когда я подхожу к стойке старшей официантки.
– У вас заказан столик на обеденное время? – спрашивает она.
– Нет, спасибо, у меня назначена встреча.
Она берет мое пальто и протягивает мне номерок, пока я осматриваю переполненное помещение. Теннис сидит за столиком в дальнем углу зала рядом с мужчиной постарше. У мужчины галстук желтого цвета и такая прическа, что ее видно с расстояния в пятнадцать метров. Теннис замечает меня и кивает, показывая на крошечный бар. Я проталкиваюсь достаточно близко к бармену, чтобы заказать один «Сан- Пеллегрино» и затем подождать, пока Теннис не присоединится ко мне.
После разговора с Катей я снова пытался дозвониться до Андрея, надеясь на удачу. Но ответа не получил. Сидя за кухонным столом, я почти убедил себя плюнуть на все проблемы, сказать Тиллинг, что не смог связаться с Андреем, и просто заложить Катю. Поиск пакета – дело явно безнадежное, ведь если бы Андрей попал в серьезную переделку, конечно же, он бы обратился за помощью к Кате. Однако постепенно я понял, что выбора у меня нет. Катя права – я перед ней в долгу, и я беспокоюсь об Андрее. Я забронировал билет на самолет на следующий вечер, а затем позвонил Теннису, надеясь, что ему, возможно, удастся напасть на след секретаря, о котором говорила Катя – того, которого уволили вместе с Андреем. Секретарь не может не знать, что именно произошло, а я бы предпочел располагать информацией о том, что натворил Андрей – или в чем его обвиняют, – прежде чем постучаться к нему в дверь.
– Эй, – говорит Теннис, устраивая одну ягодицу на только что освободившемся стуле у барной стойки. – Как дела?
– Хорошо. Спасибо, что так быстро нашел этого типа.
– Никаких проблем. Когда я был маленьким, я играл в католической баскетбольной лиге с нынешним начальником канцелярии Терндейла.
– Неужели святые отцы нанимали еврейских детей?
– Святые отцы хотели выиграть, – невозмутимо отвечает Теннис. – Кроме того, в том районе особо не беспокоились, какой ценой ты добиваешься успеха.
Нет ничего удивительного в том, что Теннис знаком с начальником канцелярии Терндейла. Тридцать лет назад все фирмы на Уолл-стрит набирали для квалифицированной секретарской работы, носящей общее название «канцелярия», евреев и итальянцев из бруклинских средних школ. Соседские отношения одержали верх над корпоративным соперничеством, и служащие этого отдела по всей Уолл-стрит начали сотрудничать между собой, гарантируя отсутствие волокиты в делах и теплые местечки родственникам. Самые умные ребятки, такие как Теннис, иногда шли на повышение и получали доходные должности в отделах торговли ценными бумагами рядом с выходцами из Йеля и Принстона, таким образом осуществляя американскую мечту за одно поколение. Однако с увеличением количества профессиональных менеджеров наподобие Евы Лемонд все фирмы ввели у себя новые принципы набора сотрудников, не дававшие способным ребятам с улицы, никогда не ходившим в колледж, и на порог ступить и вычищавшие остатки бруклинских сотрудников под предлогом, что те, помимо прочих грехов, не поддавались «профессиональному» менеджменту. «Приятельская сеть» уже не та, что раньше, но у Тенниса по-прежнему есть свои люди в большинстве крупных зданий Уолл-стрит.
– Как, ты сказал, зовут этого парня? – переспрашиваю я Тенниса, оглядываясь через плечо. Его сосед по столику вытирает куском хлеба оливковое масло с тарелки.
– Тони Понго.
– Он будет говорить со мной?
– Терндейл заставил его подписать бумагу о неразглашении, когда увольнял. Но Тони уже приканчивает стакан граппы,[5] и я сказал ему, что ты надежный парень, так что, скорее всего, он заговорит, если ты будешь правильно спрашивать и пообещаешь не трепать языком.
– Если он прежде не упьется, – уточняю я, видя, как Понго делает мощный глоток из стакана.
– He-a. Понго – парень крепкий. Возможно, глаза у него и будут на мокром месте, но под стол он не свалится.
– Спасибо, Теннис. Ты меня просто выручил.
– Всегда готов помочь, Питер. Можно я спрошу кое-что?
Голос у него необычно робкий. Я опираюсь локтем на край стойки с таким видом, будто у меня вагон времени, и надеюсь, что официант не успеет снова наполнить стакан Понго.
– Валяй.
– А ты подписывал бумагу о неразглашении?
– Нет. «Кляйн» меня ими бомбардирует, но я отправляю всю их почту прямо в корзину для бумаг – просто чтобы позлить их. А что?
– Мне стыдно признаться, – говорит Теннис, – но я нанял адвоката. Месяца полтора назад мы подали иск против «Кляйн» в связи с дискриминацией по возрастному признаку.
Я не могу удержаться от смеха. Секунду Теннис кажется обиженным, а потом улыбается.
– Последние десять лет ты не слезал с испытательного срока из-за постоянного нарушения правил корректности – а теперь, оказывается, ты сам принадлежишь к меньшинствам? – хмыкаю я. – И как оно?
– Я понял, что белый человек должен выплатить мне компенсацию, – гудит Теннис в басовом ключе. Мы оба лопаемся от смеха, все оборачиваются в нашу сторону, и менеджер зала хмурится.
– Хочешь, чтобы я дал показания? – спрашиваю я, отдышавшись. Как и любой другой руководитель на Уолл-стрит, я участвовал в ряде юридических споров с увольняемыми сотрудниками и таким образом многое узнал о трудовом законодательстве.
– Мы до этого еще не дошли. Пока мы пытаемся изъять мое личное дело, но Лемонд – юрист, и компания заявляет, что данные бумаги – результат деятельности адвоката, а потому изъятию не подлежат. Ты же работал в комитете по кадрам.
– У меня не сохранилось никаких документов.
– А e-mail’ы?
– По правилам фирмы, переписка старше трех месяцев удаляется.
– Конечно. Но ты ведь все сохранил?
– Разумеется. На моем жестком диске найдется пара гигабайтов писем трех– или четырехлетней давности.
– А есть там что-то, что может мне помочь?
Я задумчиво делаю глоток воды. Трудно вспомнить, что Лемонд говорила, а на что – просто намекала движением тонкой брови.
– Возможно, – наконец говорю я, – но даже если я отдам тебе переписку, это не поможет обойти вопрос о конфиденциальности информации. Ты должен заставить суд признать документы уликами.
– Мой адвокат считает, что сможет уговорить судью, если ты откажешься от своего права на молчание.
– Какого еще права?
– Лемонд утверждает, что действовала как адвокат, а раз она отправляла тебе письма, то ты являлся ее клиентом. Ты можешь отказаться от права клиента на молчание.
Теннис начинает слегка подпрыгивать на стуле, ликуя от возможности перехитрить «Кляйн».
– Думаешь, это сработает? – сомневаюсь я.
– Кто его знает? – отвечает Теннис. – Но гораздо лучше, если мы станем добиваться права использовать имеющиеся у нас документы, чем требовать предоставить нам то, чего мы даже не видели. Было бы еще лучше, если бы ты присоединился к моему иску. Это вообще все запутало бы. Закон распространяется на всех, кому за сорок.
– Нужно быть очень нахальным, чтобы заявить, будто «Кляйн» уволили меня из-за возраста.
– Убрать твою фамилию мы всегда сможем. Нам она нужна только для того, чтобы документы приняли к
