– Андрей каким-то образом оказался в гуще событий, – заключаю я. – Я должен найти его, если хочу понять, что происходит.
За все время моего рассказа Эмили не пошевелилась, если не считать нескольких раз, когда она подносила к губам свой кофе, и не дала мне ни единой зацепки, которая помогла бы мне определить ее реакцию.
– Я могу попробовать передать ему сообщение, – тихо заявляет она.
– Вы знаете, где он? – возбужденно спрашиваю я.
– Я знаю нескольких человек, которые могут быть в курсе. Один из них, возможно, сумеет связаться с Андреем.
– Вы можете сказать мне, кто они?
– Не могу. Только после того как поговорю с ними.
– Почему?
– Я должна быть осторожна, – твердо заявляет Эмили. – Здесь очень сложная политика. Прежде всего я должна заботиться о своей клинике и пациентах.
Я уныло откидываюсь на спинку стула, разочарованный тем, что она не выдает сколько-нибудь важной информации. Окинув взглядом кафе, я замечаю у бара Владимира, сидящего со стаканом в руке. Наверное, он последовал за нами, боясь, что я могу забить до смерти его работодателя кофейной чашкой.
– Зачем клинике такие меры предосторожности?
– Москва – место непростое. Команда ВОЗ, с которой я работала, столкнулась с огромным количеством проблем – кражи, вымогательство, растрата – все что угодно. Владимир и его ребята стали просто спасением. Благодаря им у нас больше не случалось никаких неприятностей.
– ВОЗ?
– Всемирная организация здравоохранения. Во время своего первого приезда в Москву я работала с ними – изучала устойчивость к лекарствам у пациентов, больных туберкулезом.
– Я наткнулся на рекламу вашей клиники, – сообщаю я, выуживая из кармана презерватив, который дал мне Дмитрий. – Я предположил, что ваш основной интерес – СПИД.
– Кто бы мог подумать, что девчонка из Омахи станет королевой презервативов в Москве, – отвечает Эмили, и ее лицо на миг озаряется улыбкой. – Наши интересы сосредоточены на СПИДе и туберкулезе. Туберкулез – главная причина смерти больных СПИДом в странах третьего мира. ВОЗ наконец очнулась, обнаружила связь между этими заболеваниями пару лет назад и стала настаивать на их параллельном лечении.
– Но ведь туберкулез излечим, разве нет? – Я пытаюсь разговорить ее.
– Сегодня да. Однако возможно, завтра ситуация изменится. Полный курс лечения туберкулеза длится от шести до восьми месяцев, а лекарства стоят дорого. Как ты думаешь, что делают большинство людей в странах третьего мира, когда у них появляются признаки улучшения? Продолжают принимать лекарства, хотя и считают их больше ненужными, или прекращают лечение досрочно? Незаконченный курс лечения убивает слабые бациллы, но сильные выживают. Это лучший способ выработать устойчивость к лекарствам. За последнее время мы столкнулись с некоторыми бациллами, которые практически не поддаются излечению, а уровень смертности просто ужасает.
Обсуждая особенности своей работы, Эмили заметно оживляется, наклоняется ко мне и жестикулирует, чтобы расставить акценты.
– Разработка лекарств не успевает за развитием болезни? – интересуюсь я, наливая нам обоим еще кофе.
– В этом году от туберкулеза умрут два миллиона человек, а фармацевтические компании не ведут абсолютно никакой работы по этой проблеме, – презрительно отвечает она. – За последние сорок лет не было разработано ни одного нового препарата для лечения туберкулеза. Все крупные компании исследуют проблемы выпадения волос и импотенции.
– Но почему?
– Вы ведь бизнесмен. – В ее устах это слово звучит как оскорбление. – Вот и объясните мне.
– Туберкулез – это болезнь третьего мира. – Я, кажется, понимаю, что она имела в виду. – А у этих стран нет денег, чтобы платить за лекарства.
– Совершенно верно. Однако подождем пару лет. Когда устойчивые к лекарствам разновидности туберкулеза начнут распространяться в Европе и Америке, фармацевты будут из кожи вон лезть, чтобы разработать лекарства. Смертельная болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем, через кашель или насморк? Развитые страны будут тратить триллионы.
– Так каким образом Андрей был связан с клиникой? – Я пытаюсь вернуть ее к интересующей меня теме.
– Это была его идея. Он разбирался с чиновниками, находил помещение, выбивал деньги, а потом нанял меня, чтобы руководить всем.
Неприятно узнавать, что Андрей занимался таким количеством дел, о которых мне ровным счетом ничего не известно.
– Ему столько удалось осуществить одному.
– Андрей знаком со многими людьми, – небрежно замечает Эмили. – С местными бизнесменами, политиками, несколькими военными в высоких чинах. Один из политиков – заместитель мэра. Вот как Андрей получил это помещение.
– А почему все эти влиятельные люди поддерживают вашу клинику? – Я ничего не понимаю и пытаюсь выкопать любой, самый маленький, кусочек информации, который может пролить свет на деятельность Андрея.
– Потому что мы лечим их детей. – Кажется, мой вопрос поставил ее в тупик. Доктор Андерсон смотрит на часы. – Мне действительно пора идти.
– Еще буквально несколько минут, – протестую я, все еще подозревая, что в связях Андрея может крыться ниточка. – Вы когда-нибудь общаетесь напрямую с кем-то из этих влиятельных людей?
– Практически никогда. Я тут бываю наездами.
– Так кто ведет все внешние дела теперь, когда Андрея нет?
– Владимир. Он возглавил это дело, когда Андрей уехал.
Я снова смотрю в сторону стойки; меня одолевают сомнения. Владимир болтает с барменом, армейская куртка брошена на табурет. Свитер с воротником «хомут» туго обтягивает его торс, подчеркивая ширину плеч. Нет никакой логики в том, что Андрей препоручил такому здоровяку представлять клинику в среде московской деловой и политической элиты.
– Владимир не похож на администратора.
– Они с Андреем знали друг друга еще до клиники, – ровным тоном сообщает Эмили. – Андрей не посвящал меня в детали, а я решила не задавать вопросов. Иначе я не могла бы участвовать в работе клиники.
– Что вы хотите сказать?
– Питер, это Москва. Здесь все очень неоднозначно. Я заключила с Андреем соглашение: я занимаюсь медициной, а он устраивает все остальное.
Значит, Андрей был замешан в каких-то сомнительных делах. А Эмили либо не знает всех деталей, либо не хочет открыть их мне. Я мрачно проглатываю остатки кофе и снова смотрю на Владимира. Возможно, у них с Андреем произошла размолвка в этом их «другом бизнесе». Мне очень нужно поговорить с Владимиром, но он не похож на разговорчивого человека. Я снова смотрю на Эмили. Но даже если отвлечься от Владимира, я однозначно упускаю еще что-то чрезвычайно важное.
– Андрей мог уделить свое время и деньги огромному количеству сторон жизни, почему же он выбрал СПИД и туберкулез?
– Его это беспокоило.
– В мире существует масса всего, что может вызывать беспокойство. – В моем мозгу начинает формироваться догадка, но я никак не могу поймать ее. Дмитрий усмехнулся, когда заявил, что я запутался, его явно позабавило мое невежество. Невежество в чем?
Эмили снимает очки, закрывает глаза и массирует красные пятнышки возле носа.
– Задайте вопрос прямо, – устало требует она.
