– Ни в уставе нашей организации, ни в действующем законодательстве нет ничего, что могло бы воспрепятствовать мне, – заявляет Уильям, беззаботно махнув рукой. – А у мелких держателей акций есть масса других поводов для беспокойства.
– Потому что вы не намерены покрывать убытки, причиненные Андреем. – Я неожиданно понимаю, что он запланировал. – Вы собираетесь оставить картины себе и позволить компании «Терндейл» стать банкротом.
– Именно так. – Он снова обнажает зубы в улыбке. – Вот почему мне так важно было удостовериться в том, что вы никому не рассказали о поступке Андрея. Я не хотел, чтобы русские узнали о том, что акции ничего не стоят, прежде чем мы совершим обмен.
39
Одна из любимых баек Тенниса о трейдинге – это описание его первой деловой поездки в Лондон. Он проснулся утром в понедельник, полный стремления отправиться на работу, посмотрел налево, когда делал первый шаг с тротуара на мостовую возле гостиницы, и очнулся тремя часами позже в реанимации в больнице Черинг Кросс, оказавшись жертвой левостороннего движения. Зеркало бокового вида проезжавшего мимо грузовика впечаталось ему прямо в висок и непременно убило бы его, если бы не было складывающимся. «Чем больше у тебя опыта, – говаривал Теннис, бывало, нашим стажерам, – тем больше ты начинаешь делать предположений о том, как все должно происходить. А чем больше предположений ты делаешь, тем больше у тебя шансов очнуться в больнице со срезанной одеждой и бумажником, который ушел погулять».
Глядя на самодовольную ухмылку Уильяма, я понимаю, что в последнее время допустил слишком много предположений, и самое глупое из них – то, что Уильям мог действовать исключительно из-за желания защитить сына.
– Мне достаточно тяжело поверить, что вас так беспокоит судьба Кати.
– Да я и сам удивлен, – добродушно отвечает он. – Но это правда. Она так предана мне. Поэтому я постарался защитить ее, насколько возможно.
– Защитить ее? Каким образом?
– Несколькими путями, – заявляет он. – И наш сегодняшний разговор – один из них. Я хочу, чтобы Катя поняла меня, поняла мои мотивы. Что касается остального, то я вместе с юристами своей компании подготовил несколько документов, реабилитирующих Катю. У нее будет более чем достаточно доказательств своей непричастности к краху «Терндейла».
Я проглатываю еще две таблетки аспирина, запивая их остатками кофе. Мне приходит в голову, что положение Андрея ничуть не хуже, чем я предполагал, а Катино, похоже, что и получше.
– Значит, вы выменяли у русских бесценную коллекцию украденных картин на пачку ничего не стоящих акций, – кисло говорю я. – Прекрасный ход. Разумеется, теперь за вами будет гоняться не только инспекция, жаждущая засадить вас в тюрьму, но и русские, желающие снять с вас мерку для тесной деревянной квартирки.
– Великие люди оставляют за собой следы великими деяниями, – с явным удовлетворением произносит Уильям. – А великие деяния редко удаются без риска.
– Вот уж не знал, что мошенничество, оказывается, считается великим деянием. Возможно, вы перепутали след с пятном, – ровно говорю я.
– Вы здесь для того, чтобы слушать, – резко заявляет он, и его великосветские манеры неожиданно исчезают. – Если же вы хотите поговорить, то я прикажу Эрлу вызвать полицию.
Я молча смотрю на него, жалея, что не в состоянии сейчас задать ему такую же хорошую взбучку, какую Эрл задал мне накануне.
– Еще в молодости я решил, что дело всей моей жизни – собрать не имеющую аналогов коллекцию живописи, коллекцию, которая даст мне возможность основать захватывающий личный музей, по примеру Фрика[31] или Гарднер.[32] И один раз я уже почти достиг своей цели, но коллекция выскользнула у меня из рук. Я постепенно свыкся с мыслью, что моим наследием останется «Терндейл и компания». Кража, совершенная Андреем, стала неожиданным и подлым ударом. Но затем, как раз когда все казалось хуже некуда, удача улыбнулась мне, и возможность, упущенная мною в юности, вновь предстала передо мной. «Терндейл и компания» погибнет, но «Терндейл- хаус» – мой музей – будет жить.
– Насколько я помню, картины из коллекции Линца были украдены, – отмечаю я, начиная сомневаться в его психическом здоровье. – Вы не думаете, что для «Терндейл-хаус» это может превратиться в большую проблему? Скажем, через шестьдесят минут после того, как вы откроете парадные двери?
– Прекрасное замечание, – говорит Уильям, соединяя кончики пальцев. – Давайте посмотрим на мое положение со стороны логики, согласны? Американское правительство захочет предъявить мне обвинение в спекуляции акциями, русские начнут охотиться за моей головой, и – как вы изволили отметить – необъятное количество физических лиц, не говоря уже о правительствах стран Западной Европы, подадут иски против «Терндейл-хаус» с требованием вернуть их произведения искусства. А есть ведь еще израильтяне, которые всюду суют свой нос. И мне понадобится защита от них ото всех. Что бы вы сделали на моем месте?
– Застрелился.
– Не будьте таким легкомысленным, – отрезает Терндейл. – Попробуйте еще разок.
– Я вовсе не шутил. Это лучшее из того, что приходит мне в голову.
– Вы меня ужасно разочаровали. С таким же успехом я мог бы говорить с Эрлом, с той лишь разницей, что он бы предложил застрелить кого-нибудь другого. Назовите мне заинтересованную страну, которая не боится сказать «нет» Америке.
У меня на это уходит секунда.
– Франция, – отвечаю я, заинтригованный помимо своего желания.
– Именно, – говорит Уильям и снова награждает меня этим своим подмигиванием, как у ящерицы. – Если обстоятельства вынуждают вас выбрать партнера, необходимо удостовериться, что ваши интересы совпадают. Подумайте, каким соблазнительным для галльского ума было мое предложение: ведь они могли одновременно вернуть себе потерянные произведения искусства, получить контроль над собственностью соседей и натянуть нос Соединенным Штатам. Тройная выгода, с их точки зрения. Переговоры были молниеносными. Они даже предложили наградить меня Орденом Почетного легиона. Неофициально, разумеется. Как будто мне нужна медаль от нации жирных трусов.
– Международный прессинг будет огромным, – говорю я, захваченный его фантазией.
– У меня есть пара тузов в рукаве. «Терндейл-хаус» будет размещен на острове Святого Варфоломея в Карибском море. Формально это территория Франции, но она находится достаточно далеко, чтобы французы могли действовать в двух направлениях одновременно: апеллировать к международному суду и гарантировать отсутствие каких бы то ни было судебных решений. Возникнет целая тысяча незначительных, но не разрешаемых моментов, пойдет бесконечное обсуждение юрисдикции, прав владения, теорий собственности и так далее – возникнет тот бюрократический обструкционизм, в котором французам нет равных. И все это время они будут втихаря проводить идею о том, что, в конце концов, картины находятся в музее, им предоставляется надлежащий уход и они полностью доступны для ученых. Я даже согласился время от времени пускать в музей и простонародье, хотя предпочел бы не делать этого. Музей станет получать кредиты, символические пожертвования, ему предоставят концессии в совершенно других областях деятельности, – все в таком роде. Мой личный музей станет процветать.
– А что вы хотите лично для себя?
– Полный иммунитет от экстрадиции и конфискации имущества и круглосуточная охрана. А ее гораздо проще обеспечить на острове.
– Вы же знаете, французы выдадут вас быстрее, чем вы глазом успеете моргнуть, если у них возникнут серьезные проблемы, что бы вы им там ни наобещали.
– У меня есть документальные подтверждения их соучастия, – небрежно говорит Терндейл. – Они знают, что я не уйду без шума, и знают, что я предпринял шаги, чтобы защитить себя на случай непредвиденных осложнений.
– Примите мои поздравления. Вы все предусмотрели. И если Кате придется расплачиваться за вас, – тем хуже для нее. Да, в тюрьму она не попадет, но скандал поставит крест на ее карьере.
Уильям закрывает глаза, вздыхает, как бойцовский петух после драки, и устало опускает плечи.
