если хотите.
– Спасибо, конечно, – отвечаю я, и во мне снова поднимается гнев, – но я ухожу.
Из ризницы есть выход прямо на улицу. Священник машет головой в сторону двери.
– Хотите, я позову вашего друга?
– Нет. – Я не намерен уходить тайком. – Я выйду через ту дверь, через которую вошел сюда.
– Я буду молиться за вас, – примирительно сообщает Виновски, протягивая руку.
– Вы уже сделали для меня более чем достаточно, – говорю я, поворачиваясь к нему спиной. – И я бы не хотел, чтобы вы впредь утруждали себя.
Теннис вопрошающе смотрит на меня, когда я выхожу из ризницы.
– Мы уходим, – шепчу я, перегибаясь через первый ряд скамей.
– Что? – изумленно спрашивает он. – Почему?
– Объясню позже.
Я выпрямляюсь, поворачиваюсь к алтарю и подхожу к гробу. Положив на него обе ладони – дерево холодит мне пальцы, – я закрываю глаза и вызываю образ Дженны. Я вижу, как она сидит нога на ногу на затрапезной кушетке в нашей первой нью-йоркской квартире – той самой, на окраинах испанского Гарлема, которую мы сняли, когда Дженна поступила на юрфак. Она с улыбкой смотрит на меня, ее волосы блестят в солнечном луче, бьющем прямо в окно без штор, а на коленях у нее лежит газета. Я наклоняюсь к гробу и нежно целую его гладкую крышку. Дженнифер Мэри О’Брайан Тайлер, прощай.
Расправив плечи и не позволяя себе заплакать, я иду обратно по проходу, сосредоточившись на том, чтобы естественно двигать руками. Теннис быстро идет впереди меня и толчком открывает передо мной внутренние двери, чтобы я не сбился с шага. Когда мы выходим, срабатывают фотовспышки, и их свет ослепляет меня.
5
Толпа журналистов перед церковью за эти пятнадцать минут выросла в полтора раза. Три или четыре репортера бросились ко мне с вопросами:
– Мистер Тайлер, почему вы уходите с похорон своей жены?
– Правда ли, что вашего ухода потребовали родители вашей жены, мистер Тайлер?
– Вы изменяли своей жене, мистер Тайлер?
И наконец:
– Мистер Тайлер, вы заплатили за убийство своей жены?
Немыслимо. Информацию о моей неверности Ромми вчера попросту выбил из падре Виновски, но этот полицейский уже настроил против меня родителей Дженны и спустил с цепи прессу. Я просто не могу не уважать этого типа за то, что он вычислил, как сделать самый плохой день моей жизни до такой степени невыразимо ужасным. Я бы с радостью голыми руками забил этого сукина сына до смерти.
Полицейский в форме все еще бдит, чтобы журналисты не ступали на территорию церкви, так что большинство репортеров и фотографов бегут вниз по улице и сворачивают за угол, ни на шаг не отставая от нас с Теннисом, пока мы спускаемся по длинной лестнице к парковке. Вот мы уже видим машину Тенниса. Возле нее, опираясь на капот, скрестив ноги и болтая по мобильному, стоит Ромми. Его напарница, детектив Тиллинг, с каменным выражением лица замерла в паре метров от него. Я инстинктивно сжимаю кулаки.
– Мои поздравления, – заявляет Ромми, резко складывая телефон, когда я подхожу. – Я только что говорил с редактором отдела местных новостей газеты «Пост». Вся первая полоса посвящена вам.
– Вы уж нас извините, – я чересчур взбешен, чтобы контролировать себя в перепалке с ним, – но мы уезжаем.
– Погодите минутку. – Ромми почти прыгает в мою сторону, в то время как Тиллинг становится на пути у Тенниса, перекрывая ему доступ к водительской двери. – У вас есть время, чтобы поболтать. Такие вещи католики делают по всем правилам. Они будут плакать и молиться еще по меньшей мере час.
Ромми приближается ко мне, пока между нами не остается лишь тридцать сантиметров. На нем серый двубортный пиджак, синяя рубашка и красный галстук из крученого шелка. Золотые запонки вспыхивают на его манжетах, когда он складывает руки на груди, а мясистое тело бывшего штангиста норовит порвать костюм по швам.
– У меня для этого нет настроения, – отрывисто говорю я.
– Простите ради бога, – протягивает он, симулируя заботу. – Тяжелый день сегодня?
– Пошел ты! – рявкает, злобно уставившись на него, Теннис. Тиллинг предостерегающе кладет руку Теннису на плечо, как только он делает шаг по направлению к Ромми. Теннис сердито сбрасывает ее руку. – Поехали, Питер.
Ромми ухмыляется, обнажив желтые от никотина зубы. Он лысеет и сантиметров на десять ниже меня. Стоит мне посильнее дернуть головой – и его нос сломается о мой лоб. Я представляю себе, как коп сгибается вдвое и багровая кровь струится у него между пальцами на теплый асфальт.
– Позвольте передать вам экстренное сообщение, – будто для поддержания разговора продолжает он. – Завтра лучше не будет. Соседи тоже читают газеты, и они будут бояться отпускать детей играть на улице. На ваш адрес начнут приходить письма с угрозами. Возможно, какой-нибудь местный герой швырнет кирпич вам в окно или проколет шины. Если вы переедете, это не поможет. Куда бы вы ни поехали – всюду вас будут преследовать подобные ситуации. – Ромми качает головой и огорченно щелкает языком. – Парень, с твоей прошлой жизнью покончено. Все должны знать, что это ты сделал. Тебе ни от чего не отвертеться.
– Спасибо за предупреждение, – говорю я. Кулаки у меня уже сводит судорогой, ногти впились в ладони.
– Да не за что. Не хочется мне этого говорить, но у тебя все же осталась небольшая лазейка. Окружной прокурор уже копытом землю роет, так она жаждет получить кресло генерального прокурора штата, и ей нужно закрыть твое дело до начала предвыборной кампании. Если ты во всем сознаешься, то, может быть, попадешь в какую-нибудь тихую маленькую тюрьму где-нибудь в Адирондаке. [2] И следующие тридцать лет проведешь, играя в пинг-понг и прочищая водопроводные фильтры. Это не намного хуже того, во что твоя жизнь превратится здесь. Возможно, ты даже встретишь там своих старых приятелей. Такие места кишмя кишат подонками с Уолл-стрит.
– Звучит чудесно. – Я выдавливаю из себя улыбку. – Где можно записаться?
– По-твоему, это смешно. – Ромми слегка кивает головой. – Дай-ка я тебе кое-что скажу. То, что я предложил – это лучший вариант. В худшем случае мы признаем тебя виновным в убийстве с отягчающими обстоятельствами и жюри приговорит тебя к смерти. Ты проведешь десять лет в одиночной бетонной камере, ожидая, когда Верховный суд отклонит все твои апелляции. И когда тебя привяжут к стулу перед исполнением приговора, пинг-понг в Адирондаке покажется тебе очень неплохой альтернативой. – Он наклоняется вперед, и его лицо оказывается в нескольких сантиметрах от моего. – Ты уверен, что не допустил ни одной ошибки? В том, что эта девчонка, которую ты имеешь, не разозлится на тебя за что-то и не позвонит нам? Или что тот тип, которого ты нанял, не угодит в наши лапы за другое убийство и не запоет, чтобы получить снисхождение суда?
Злоба Ромми почти гипнотизирует меня. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.
– Ты годишься только на то, чтобы запугивать священников, – говорю я ему. – Или тех, у кого совесть нечиста.
– А ты крепкий орешек, – огрызается он. – За словом в карман не лезешь. Если бы ты не был таким богатым козлом, я бы тебя прямо сейчас притащил в участок. Интересно, не поубавится ли у тебя остроумия после ночки в обезьяннике с уголовниками?
– Жаль упускать такое. Ты закончил?
– Это с тобой покончено. – На потном лбу Ромми вздуваются вены. – Может быть, если ты поспешишь, то успеешь добраться до квартиры своей девчонки до конца похорон. Вот ведь будет кайф, а? Трахать свою телку в тот момент, когда жену закапывают в грязь.
Кровь шумит у меня в ушах. Я оглядываюсь по сторонам. Фоторепортеры и оператор с телевидения устроились напротив нас, через дорогу, – слишком далеко, чтобы слышать наш разговор. Двое копов, приехавших на синем «форде», стоят метрах в десяти и пристально наблюдают за нами. Было бы глупо позволить Ромми спровоцировать меня на глазах у всех. К черту. Может, это и глупо, но я не позволю Ромми так надо мной издеваться. Я тоже наклоняюсь, пока мой нос почти касается его носа, вынуждая
