покидать карточного стола до тех пор, пока он не спустит все снова, — но собака, которую звали Стеллой, вдруг бросилась на его карман, пронзительно залаяла и наскакивала на хозяина с такой силой, что он принужден был отбиваться от нее тростью, а затем и саблей. Все поднялись и стали гнать прочь животное, которое металось из стороны в сторону, и уже целились в него из пистолетов — невозможно было восстановить порядок иным путем, кроме как пристрелив Стеллу. Но капитан не желал этого допустить. И не оставалось ему ничего иного, как уступить требованиям собаки и уйти. С тех пор Стелла всякий раз. как он выигрывал, уводила хозяина на поводке домой, чем и помогла ему сколотить приличное состояние.
Михаэла слушала рассеянно, но была благодарна князю за то, что он подсел к ней, что не упоминает о молодом Льготе, что повернул лошадей на другую дорогу, так что сегодня она уже не встретится наедине с Яном, которого в эту минуту почти ненавидела.
Князь был на коне. Я думал о нем с той самой минуты, когда Сюзанн назвала его имя, и старался угадать, что он сейчас делает. Этот человек привык ковать железо, пока горячо, и, видимо, времени не теряет. Он ничего не обдумывает — и все же действует как тонкий знаток человеческих сердец. Я знал, что в этом утешителе немало от дьявола.
Представьте себе печальную Михаэлу, а рядом с ней — молодца, от которого разит юфтью, молодца с удалым чубом, молодца, на котором едва успели выцвести пятна крови. Представьте аристократа, скрывающего бедность (которая потрясла бы вас, как вид самой жестокой нищеты), — представьте себе его в минуту, когда он сочиняет побасенки для розового ушка Михаэлы.
Краски этой картины сгущены? Неважно — я хотел только сказать, что рядом с этим великим знатоком людей барышня чувствовала себя маленькой дамой и принимала игру, которая делала ее еще меньше, и прелестней, и больнее оскорбленной, и больше нуждающейся в защите от грубости всяких панов Янов. Быть может, ей было тоскливо, но в то же время она испытывала радость, сходную с восторженностью гимназисток. Этот пэр жизни, этот самодержавный бык, чьи руки обагрены кровью беспримерной воинственности и беспримерной верности, воскресил время сказок. Его капюшон! Его руки в перчатках с крагами чуть не до локтей! Вот они отпустили вожжи. Наступающий сумрак скрывает их худобу, делая их похожими на руки художника, который лепит фигуры из ветра. Его молчание преображает голоса надвигающейся ночи в некие иносказания, которые и не нужно понимать. Его лицо, всегда беспокойное и серьезное, вдруг озаряется сердечной радостью оттого только, что Михаэла улыбнулась.
И следа не осталось от насмешника, который дразнил доктора Пустину и вышучивал обитателей Отрады. Сейчас князь играл совершенно иную игру. Он был искренен. Он не поцеловал Михаэлу, не привлек ее к себе — он молчал в те минуты, когда тишина обретала голос, говоривший: «Ты готова расплакаться? Мужайся. Обопрись на меня. Я князь жизни».
В таком красноречивом молчании ехали они вдоль деревьев, отбрасывающих тень, под лупою влюбленных, по краю головокружительной бездны.
Тем временем мы с Сюзанн спешили туда, где нас должен был ждать Ян. Я смотрел на француженку другими глазами, и дорога совсем не занимала меня. Я велел кучеру подхлестнуть лошадей, и вскоре мы увидели Яна. Бедняга, он воображал, что поступил бог весть как умно, Воображал, что это подъезжает Михаэла, возвращается к нему, и что она будет удивляться его склонности к ночным прогулкам, — а из саней-то вылез я! Я и раза три но меньшей мере справлялся у меня, где Михаэла, но мне было не до разговоров. На все вопросы я отвечал:
— Садитесь! Садитесь же, а то замерзнем! И только когда мы уже тронулись, я мимоходом проронил, что барышня уехала с князем. Желая немножко помучить Яна (чтобы разрядить собственное скверное настроение), я прибавил к упомянутому замечанию, что этот малый чуть ли не похитил Михаэлу.
От тополевой аллеи мы двинулись к Рихтере. Я взял с лесничего обещание, что он пришлет мне завтра парочку ушастых.
Затем мы повернули домой. Пану Яну и мадемуазель Сюзанн не о чем было говорить, я тоже молчал. Оба мои путника забились по углам саней, словно потеряли добрую половину своего веса. Сидел я теперь просторно, словно маленький король, и, право, не пойму, как мог я не вместиться в эти же сани, когда мы трогались со двора.
Лошади шли шагом. Я подремывал, размышляя о своей старости, и впервые меня удручал мой возраст. Потом мысли мои перенеслись к племяннице Элишке.
Так добрались мы до замка. Ян тотчас выскочил из саней и бросился разыскивать полковника. Нам сказали, что тот еще не возвращался. Сюзанн скрылась за дверью, но когда Ян отошел от меня, она вернулась.
— Господин Спера, — сказала она, поднимая на меня глаза, — вы не станете насмехаться надо мной?
Я ответил, что был бы от всей души рад заслужить ее доверие. Сюзанн меня поняла и протянула мне руку.
Мне не хотелось входить в дом без Яна, и я решил вместе с ним подождать полковника. Мы стояли у подъезда. Пан Ян крутил усы, я зевал по сторонам.
Ваш друг, — заговорил Ян немного погодя, — ваш друг полковник — пустобрех, гистрион и мошенник. Cегодня, когда они с паном Стокласой играли в карты, он пошел королем, а король-то этот вышел раньше!
Вот как? — отозвался я. — Вы в этом уверены и не допускаете, что могли ошибиться? У князя Алексея карты так и мелькают в руках.
— Что верно, то верно, — со злостью ответил Ян. Некоторое время мы еще обменивались мнениями, изощряясь в остроумии, и разговор (как то случается между мужчинами) приобрел уже характер ссоры. Тут зазвенели бубенцы — подъехал князь Алексей.
Он круто осадил лошадей, так что они присели, бросил вожжи Марцелу и помог сойти Михаэле. Я заметил, что щечки ее разрумянились. Она махнула мне и Яну и заявила, что князь — самый замечательный кучер из всех, которые когда-либо правили лошадьми.
— А знаете, — продолжала она, причем улыбка ее стала еще шире, — мы проехали через заповедник и вернулись дорогой вокруг пруда!
Я подивился тому, что они проделали такой долгий путь за столь короткое время, но пан Ян не сказал ничего.
Барышня Михаэла взбежала по лестнице, мы медленно последовали за ней. Я хотел было рассказать что-нибудь веселое, чтобы развлечь Яна, но мне это не удалось. Он искал предлога к ссоре с князем — однако тот довольно долго отвечал ему мирным тоном.
На верхней ступеньке Ян остановился и сказал князю:
Доктор Пустина отзывался нынче о вас в таких выражениях, что мы смеялись.
Вот как, — парировал князь. — Адвокат — известный шутник, что же и остается, как не смеяться его словам?
Хорошо, — сказал Ян, — вот это вы ему и повторите, но что касается вашего обыкновения нападать на сани, то тут, мне кажется, вы хватили через край. Я слышал, что именно вы повернули лошадей к прудам.
Сударь, — молвил князь, едва заметно усмехаясь. — Если вы ищете ссоры, то начали не с того конца. Чего вы хотите? Ссориться из-за маршрута прогулки, которая уже закончена? Поверьте, меня никто не просил ехать в ту сторону, где вы ждали. Угодно вам принять это объяснение — принимайте, а не хотите — найдите другой повод к ссоре. Менее тщеславный, менее прозрачный! И, честное слово, не стойте тут с видом влюбленного, пожелавшего наказать даму, которой и дела нет до вашего желчного характера. Не впутывайте ее в наши свары, которые и возникли-то оттого лишь, что у вас слишком высокая шапка и что ваше лицо напоминает мне физиономию деревянной куклы!
Ваша милость, — вмешался я, — если бы даже ваша милость были моим крестным отцом и я носил бы на шнурочке крестильную монетку из ваших рук, поверьте, и тогда бы я взял сторону пана Яна. Как же ему не упоминать о барышне, когда о ней-то и речь? И почему бы ему не говорить о ней? Послушайте, нет ничего дурного в том, что ограничивается словами, а вот в отношении прочего — умерьте ваши аппетиты.
Простите, — перебил меня Ян, — простите! Ваша помощь сейчас мне вовсе не нужна.
Тем хуже, — сказал я. — Тем хуже для нынешнего сева, тем хуже для крольчих, грызущих корни
