вызывать в памяти наши прежние встречи. Воспоминания взволновали меня, и какой-то злой дух нашептал мне взглянуть, что-то поделывает моя подруга и что князь.
Заснули они? Расстались?
Эта мысль подтолкнула меня к двери. Накинув старый халат, я спустился впотьмах на площадку ключниц.
У Корнелии в комнате было тихо. Но я очень хорошо знал, что к ней ведут двойные двери, не пропускающие ни звука. Я потянул дверь — она оказалась незапертой. Я приоткрыл ее и юркнул в темный тамбур.
Я достаточно стар и искушен в мирских делах — и все же у меня сильно заколотилось сердце. Я услышал голос князя — с оттенком скуки в тоне он корил свою любовницу за неумение себя держать.
— Я уезжаю, — сказал он под конец.
Корнелия ответила слезами. Я представлял себе, как упала она лицом в подушку, и — между двумя всхлипываниями — расслышал ее молящий голосок:
— Возьми меня с собой!
— Этого я никогда и не думал делать, — возразил князь. — Однако уже поздно. Ложитесь спать. Прощайте, барышня!
Я понял, что мне пора исчезнуть, и выбежал в коридор.
Боже мой! Что я наделал! Весь замок был залит ярким светом, и всюду полно женщин! Я хотел было вернуться, захлопнуть дверь, я готов был провалиться — но мне оставалось только удирать, приподняв полы халата.
Дверь-то я все-таки захлопнул, нимало не заботясь о том, что подумают Корнелия с князем.
В коридоре было светло как днем, я бежал мимо шпалеры кухонных служанок, выстроившихся здесь на страже! Призываю за это раскаленные камни на их головы, проклинаю их вместе с их неуместным любопытством! Пусть они каждое утро находят мышь в своих туфлях!! Они хохотали во все горло, показывая на меня пальцами. Я, под их приглушенные визги, улепетывал как мальчишка, а они, хватаясь за животики, выкрикивали:
— Бернардик-то! Бернардик!
— Я ж говорила — куда Корнельке до князя! Куда ей! Куда! Как бы не так!
Этот внезапный шум остановил князя. Спас его! Бессовестный, он остался у любовницы, а я нес кару за его гнусные проделки!
Но, ей-богу, я своими глазами видела князя! — кричала Франтишка. — Когда я вас окликала, князь был у нее, а не Бернард!
Что ж — мы, по-твоему, сумасшедшие? — отвечали ей подружки.
Но этого спора я уже не слышал. Натянув одеяло на голову, я со стыдом размышлял о том, как трудно защитить истину. Я был уверен теперь, что прослыву потаскуном, а князь вернет себе прежнее доброе имя. Но я оказался прав лишь наполовину.
ПАРТИЯ В КАРТЫ
Знаете ли вы, до чего непостоянна приязнь человеческая! Знаете, как легко люди дают себя сбить с панталыку, как они ни с того ни с сего склоняются на сторону врагов человека, которого прежде сами же превозносили!
Еще вчера в кухне с почтением отзывались о князе, еще вчера, когда мне случалось проходить по двору, то один, то другой брался за шапку, а что сегодня? Кухарка стоит в дверях кладовой и, начищая замок, загораживает вход до тех пор, пока я не уберусь. Фи! Вероника скалит зубы, а судомойки поглядывают на меня свысока.
Прохожу мимо Марцела — бедняга смущается донельзя и не знает, что сказать.
Встречаю Франтишку — та прыскает и убегает прочь.
Короче, я впал в немилость… Вон даже и старый Котера намекнул мне, что сыт по горло моими с князем попойками и хотел бы досчитаться корзинок с бургундским…
Что я мог на это возразить? Как защититься? Довольно долго я молчал — человек я по натуре добрый, но, знаете ли, когда тебе все время поют одну и ту же песенку! Когда всякий болван болтает о вас, называя авантюристом или распутником, который-де каждую ночь спит с Корнелией, откуда же в таком случае набраться терпения?
Да разрази вас гром! С какой стати мне за всех отдуваться?
Распираемый подобными досадными мыслями, проходил я мимо дверей комнаты Вероники.
Дал ли я уже понять, как я был взбешен? Да? Так вот, должен прибавить: я до того рассвирепел, что даже плюнул.
Но едва я совершил такое невежество, как Вероника вылетела из своей комнаты и принялась костерить меня — и подонок-то я, и нет во мне, мол, ни капли порядочности. Затем она взялась превозносить князя и с криком, описать который я не в силах, заявила примерно следующее:
— Та-та-та! Чтоб ты знал, старый ты, паршивый, гнусный греховодник, я своими глазами видела, как ты к этой бесстыжей шлялся! Что? А теперь он думает свалить все на князя! Еще бы! Понятное дело — ты не при чем, твоя хата с краю, ты ведь у нас просто святой!
Выслушав это и еще многое в том же роде, я послал старуху к лешему и помчался к князю. Я хотел расспросить его, что да как, хотел отчитать, хотел заставить признаться.
Там, где коридор поворачивает, я встретил Марцела и набросился на него с вопросом, где этот Алексей Николаевич. Мальчик показал на библиотеку, прибавив, что князь недавно вошел туда вместе с Сюзанн.
— С Сюзанн?! — переспросил я, увлекаемый негодованием. — С Сюзанн?
И, грозя кулаком в сторону названного помещения, я обратился к отсутствующему обольстителю:
— О лицемер, мало тебе того, что ты запятнал мое доброе имя? Мало тебе Корнелии, так еще и Сюзанн захотелось, и Михаэлы, а может быть, и Эллен? Не стыдно ли тебе, когда на носу у тебя пятый десяток? Это что же такое? Не хочешь ли ты сделать всех нас соучастниками твоих беспутств? Неужели не взял ты в соображение, что я и хозяин мой — мы оба воздадим тебе по заслугам?
Ныне, припоминая слово за словом угрозы, которые я в тот час обрушивал на голову князя Мегалрогова, ныне, когда я спокойно могу обозреть все, что тогда случилось, я вижу ясно, что обвинения эти могли быть в равной мере отнесены и ко мне самому. Тогдашние слова мои призывали к раскаянию и меня самого — но я пренебрег ими, я был тогда слишком закоснелым и находил добродетель уже в одном том, что мне не дано было осуществить замыслы низкие и бесчестные. Я был убежден, что вожделеть к чему-то — одно дело и совсем другое — удовлетворить свои вожделения.
Покончив с проклятиями, стоял я перед дверью библиотеки, не зная, что делать дальше. Я чувствовал, что гнев, заставлявший меня сейчас возмущаться князем, заслуживает иного названия: то была ревность! Потеряв — или, вернее, не обретя Сюзанн, я хотел по крайней мере защитить ее от князя. Увы! По всей видимости, было уже поздно.
От этой мысли кровь у меня прихлынула к сердцу, я ворвался в библиотеку, как безумный, и, вне себя, крикнул князю:
— Меня обвиняют в каких-то визитах к Корнелии! Надеюсь, вы восстановите истину!
Я говорил во весь голос, рассчитывая показать князя в настоящем свете, но Сюзанн очень плохо понимает по-чешски, и из всей моей речи она уловила лишь несколько слов.
Когда я вошел, она перелистывала какую-то книгу и едва повернула ко мне голову. Я боялся, что застану их с князем за поцелуями, и почувствовал облегчение оттого, что ошибся, но тон мой был резче, чем нужно, ровно настолько же, насколько уменьшилось мое негодование.
Князь вроде и не замечал меня. Он ничуть не смутился и, хотя отлично понимал, куда я гну, сохранил спокойствие.
Я пришел из темного коридора и теперь, стоя прямо против окна и напрягая зрение, чтобы не
