упустить ничего, часто моргал.
— Убирайся вон, — сказал мне князь Алексей, улыбаясь так, словно предлагал мне кресло у камина.
Похоже — было на то, что мне и не остается ничего другого, но француженка (которая все еще стояла, заложив пальцем страницу книги), обратилась ко мне с вопросом, где Михаэла.
Я ответил.
Мадемуазель быстро закончила разговор и пошла к выходу. Я хотел последовать за ней, но князь (такое уж было у него настроение) удержал меня. После этого, подчеркивая свою серьезность (словно приходился троюродным дедушкой маленькой парижанке), он поцеловал ей руку.
Но едва за ней закрылась дверь, как князь принялся яростно расхаживать по комнате. Он молчал.
Мне казалось, он прислушивается к звуку собственных шагов. «Это дурной знак», — сказал я себе, признавая, что несколько хватил через край в мерах лечения.
Право же, ворваться неожиданно в комнату, где вы беседуете с дамой, действительно изрядная дерзость. Я боялся, что князь меня побьет, и, решившись не применять (в случае потасовки) иного оружия, кроме оружия духа, положился на свой язык. Я сидел перед полковником, как нашкодивший мальчишка, и, глядя на его маршальскую осанку, на горделивую морщину, перерезавшую его лоб, думал, что за этой внешностью кроется, пожалуй, нечто большее, чем обыкновенный враль.
Спера! — произнес князь, останавливаясь передо мной. — Бернард Спера!
Ваша милость, — отозвался я, — дайте рассеяться гневу и выпейте, коли охота. Я сбегаю за добрым винном.
После моих слов молчание было долгим. Тогда я снова подал голос:
— К чему околичности — у вас есть, что сказать мне? Ладно, слушаю, только начинайте, пока я не потерял терпения.
Тут князь столь грозно склонился к моему уху, что небо показалось мне с овчинку.
— Я женюсь в Париже на мадемуазель Сюзанн! Вымолвив это, князь закусил ус волчьими своими зубами и снова замолчал.
Вот так фунт изюму! Если б мне кто-нибудь сказал, что я — сочинитель «Двенадцатой ночи» или что мой дядя, умерший десять лет назад в богадельне, оставил мне миллион — я обрадовался бы не больше, чем теперь. Видит бог, мне снова нравилось жить на свете, и великодушие князя Алексея было мне весьма по душе. Ну, скажите сами, ответить шуткой вместо удара — разве это не по-княжески?
— Сударь мой, — сказал я, поднимая взор на этого замечательного человека, — я довольно часто думал, что вы слишком склонны к амурным делишкам, и считал вас волокитой. Я хотел помешать вашим шашням с Сюзанн, но коль скоро вы придумали такое добропорядочное объяснение — я отказываюсь от своего намерения. Я допустил бестактность, вторгшись к вам… Но вижу — в руках у вас бутылка. Отлично — люди широкой души именно так отвечают на промахи друзей! За это я отдаю вам Сюзанн! Она ваша! Ведь именно я обратил на нее ваше внимание. Мне очень хорошо известно, что у мадемуазель прелестные ушки, и я заметил, что вы вдели в них сережки, которые я видел в вашем мешке. Быть может, это простые стекляшки, я буду молчать об этом так же, как и вы.
Сказав так, я протянул руку, чтобы налить вина.
Глупости! — возразил князь. — Я говорил правду. Сюзанн посвящена в тайну.
Э, комар вас забодай! Знаю я, какую тайну имеете вы в виду, и догадываюсь о ней: природа наделила француженок великолепной кожей, которая тем белее, чем ближе к талии. Что же касается персей, то, по- моему, их две, и они роскошны!
Ты просто мужлан, — парировал князь, — и я прикажу пристрелить тебя из-за угла.
Вы хотите заставить меня отречься от тех похвальных слов, которых я вас удостоил? — спросил я. — Угодно ли вам, чтобы я удалился, или вы меня выслушаете?
Чувствую — терпение мое иссякает, — сказал на это князь. — Даю тебе три минуты.
Тут я начал жаловаться на сплетни, которые о нас распускают.
— Замечаю, — говорил я, — что вас, а вашими трудами и меня тоже, считают любителями клубнички. Не могу утаить от вас, что ваш ночной визит к Корнелии открыт. Только что Вероника кричала об этом. А вы знаете, кто такая Вероника? Та старуха, которая углядела вас, когда вы стояли за дверью Корнелии.
— Мне до этого дела нет, — ответил князь.
Тут у меня вскипела желчь. Подбоченившись, я накинулся на любезного князя; я обозвал его лжецом, потаскуном, хитрой лисой, вышибалой, подонком, прибавив к этому еще три десятка других эпитетов.
Ну зачем вы еще отпираетесь, когда я вас чуть ли не за руку схватил! Разве не слышал я ваш голос?
Бернард, — проговорил полковник, вытащив из кармана какую-то монетку, — видишь ты эти деньги?
Вижу. Это луидор, изъятый из обращения полсотни лет назад. Ну и что?
Как «ну и что», умная твоя голова! Луидор-то фальшивый. Это медяк. И готов держать пари, что Вероника видит не лучше тебя! А может, это она вас углядела?
Пока мы таким образом обменивались мнением, в коридоре поднялся гвалт. Я приоткрыл дверь, чтобы лучше расслышать, — и у меня дух занялся: Франтишка выкрикивала мое имя, словно аукала в лесу. Кроме сопрано этой базарной торговки я различил еще голос старой Вероники. Что она там несет? Господи, мало ей вчерашнего, она еще перебирает мою жизнь день за днем!
Знакомо ли вам отвратительное чувство, испытываемое загнанным человеком, на которого со всех сторон напирают судьи и адвокаты, задавая ему тысячи вопросов: а что ты делал, голубчик, вчера и что два месяца тому назад, когда кукарекали петухи? И чем занимался ты шесть недель назад, когда в окрестностях летали вороны и вызванивали «Аве, Мария»? Сколько рыбы съел ты в прошлый праздник и где та самая Анечка, которая чинила тебе исподнее и ходит теперь с животом?
Я представил себе, как бы я отвечал, и меня охватила паника. Я испугался, что меня вышвырнут из замка, и схватил князя за руку.
Мне просто необходимо было услышать разумное слово, дельный совет, а этот злодей отвечал так, словно я один причастен к делу. Приподняв колено и скрестив на нем руки, он покачивался и весело смеялся.
Я ощутил живейшее отвращение к нему и попросил его хоть одну минуту побыть серьезным.
— Вам очень мало дела до того, что думают о вас люди, — сказал я, решив показать ему всю разницу между его положением и моим. — Ладно, я вижу, что вам равно безразлично, выкинут ли ваши пожитки в окно или вежливо попросят убраться. Бог дал вам несокрушимый дух, который развевается по ветру, подобно султану из перьев, тем веселее, чем хуже непогода. Вы будете хорошо себя чувствовать и на проезжей дороге по утреннему морозцу, и в чаще леса, вне круга сплетниц и толпы врагов. Вы будете мерзнуть, голод будет барабанить по вашему желудку, а вы утешитесь тем, что по крайней мере мимо ушей ваших не свистят пули и жизни вашей не угрожает ни разрыв снаряда, ни картечь, ни кинжальный огонь, ни штык.
Вы утверждаете, что ваше время придет, когда вернется царь, и что с его возвращением вы обретете вновь богатство и славу. Моей фантазии не хватит, чтобы представить себе, сколько осетров, телятины и сочной говядины поднесет к самой постели вашей младшая из княжон. Я вижу вас, покрытого орденами, из которых каждый имеет цену тонны золота. Такова ваша судьба, и вы, право же, можете позволить себе плевать и на хозяина моего, и на его мнение. Но взгляните, как обстоит дело со мной!
Ветер причиняет мне колотье в ушах и исторгает из глаз моих слезы. На вершинах гор меня охватывает головокружение, а у подножия их я испытываю такую стесненность духа, что не гожусь никуда. Я привык обедать каждый день и спать в постели.
Может случиться, что в лесу вы встретите девушку, которая будет согласна где-нибудь обменяться с вами колечками. Я же встречу полицейского и при всем желании расстаться с ним в добрых отношениях обязательно ввяжусь в ссору и попаду в каталажку…
Да если бы и не было всего этого — все равно, ваша милость, существует большая разница между дворянином и человеком моего происхождения. Вам достаточно хранить верность царю. Пусть без гроша, вы
