нужде, — пишет далее наш нищий философ, — мы защищаемся, как защищаются медведицы, и — опять же по великой нужде — нападаем на своих ближних, но тут уж уподобляемся рыси. И вы, и я восхваляем бога за эти превосходные наши способности, а бог, однако, предает их проклятию. Да и как ему не призывать проклятий на голову тех, что присваивают себе право обряжать нас, словно рысей, и оттачивать наши когти, чтобы они все больше напоминали рысьи? Как ему не проклинать людей, ежели они плеснули на это одеяние краской славы и, омочив хоругви в ушате крови, внушили убогим войскам сознание славы?
Ну, а что слава? Вот жизнь, или лучше дело жизни, достойно прославления, а смерть — гнусна. Дурной хозяин корчует лес на взгорьях, дурной властитель ведет войны, а дурной поэт сочиняет стихи о гибели. Мир! Мир! Мир! Умерьте ваши аппетиты, низменные души, вы, потешные олухи с мечом на бедре, умерьте свои аппетиты! Вы говорите: барабан, а я отвечаю: свадьба! Честное слово, я признаю в вас некий поэтический дар, ибо, рубя головы, поджигая, разрушая орудия мирного труда, вы испытываете нечто подобное головокружительному восторгу созидания, о черти, сочиняющие стихи! Когда ваши самки насытятся воском с ваших усов, они с тем большим удовольствием примутся вылизывать ваши раны и кровь на шрамах — ведь вкус крови бесподобен! Это — pars pro toto[3], дурной пример, украденный вами у разбойников. Но разбойники вынуждены пускаться в драки, а вы деретесь за вознаграждение; они будут болтаться на виселице, а вы обогатитесь, получите повышения и похвалы за свое душегубство. Они — звери, а вы — подручные палача. Лучше быть разбойником с душой рыси и честью рыси, чем капитаном, у кого человеческий облик, а пасть — волчья. Игра разбойников — грубая игра, но мы называем ее настоящим именем, так признайте же подлинные свои цвета и вы.
Терпение, терпение, я вижу, как вы раздуваетесь от важности и гнусавите, представляясь исполнителями королевского суда и правосудия. Ведь речь идет о безопасности проезжих дорог!
Ба, все вы, воришки, на один лад! Да вооружите вы деревенских парней, ведь парням в первую голову пристало носить оружие — и увидите, как у вас, да и у разбойников сразу поубавится спеси. Так что не притворяйтесь этакой добродетелью, все вы одним миром мазаны!
Босяцкий философ, что все это изрек, наговорил куда больше, да пусть черт ногу сломит, разбираясь в его сочинениях! А мы возвратимся к своему повествованию.
Пиво шел в атаку, а Козликовы люди защищались изо всех сил. И разбойники, и солдаты умирали достойно — один испустил дух, сражаясь на стороне короля, другой — в стане разбойников. Битва воодушевила их, и, умирая, они еще издавали воинственные крики. Снег на склоне уступил место черной персти и алому цвету крови.
Кровь пенилась, выступая на губах, и тоненькой струйкой стекала по изуродованным конечностям.
Солдаты уж стоят на середине склона, и первая лестница достигает засек. Разбойники, держась за веревки и жгуты, сбегают вниз. Вот солдаты и разбойники сцепились друг с другом. Уже лежат в страшном объятии. Мы видим взблески мечей, округлое око, снова сполохи мечей, изгиб локтя, веселое лицо мертвеца и пару рук, где правая ломает пальцы левой.
Двое из Козликовых сыновей уже мертвы. Барышня Штепанка была убита в тот миг, когда сама пронзала мечом какого-то рыжего вояку. Симон свалился, настигнутый камнем из пращи. Он упал в гущу солдат с разможженной головой. Ах, было ему пятнадцать лет.
Творились дела страшные и дела горестные, однако горше всего смерть самой младшенькой дочери Козлика. Бедняжка! Ян приказал девчушке отвалить с обрыва несколько камней. Камни уж были подрыты, и, хотя силенки у девочки невелики, она все-таки сдвинула камни с места. Да жаль, оперлась она о них, как мы опираемся о стенку…
Ай-яй-яй, вы видите амазонку, видите несчастную девушку, она падает стремглав, падает там, где отвесная скала.
Вскрикнула девочка, как вскрикивают дети, но я уже вижу, что она подымается, вот поднялась, взбирается вверх по косогору. Один из солдат ударил ее по плечу, и она слишком слаба, чтобы защититься, и заливается слезами. Солдаты волокут девочку, набрав полные пригоршни ее волос, волокут к всадникам, что стоят поодаль.
Как с ней обойдутся? Привяжут к лошади.
Маленькая разбойница в жизни своей слышала только о разбойничьих делах, и она желает участвовать в кровавой битве и подбирает нож. Подбирает нож, который один из солдат уронил в пылу битвы или в смертной тоске последнего часа. Никто ее не видит, никто не замечает маленькой разбойницы, а ей наверняка страшно.
Неужто? Да разве это не маленькая чертовка? Неужто она не в отца и не в своих тетушек? Гляньте- ка, нож уже у нее в руках, она уже высмотрела, как лучше повернуться, уже бросается на солдата. Несчастный принимает смерть от руки гусенка так, как наш старый судия примет и вытерпит хулу от самого младшего ангелочка и рухнет от легчайшего удара крылышком.
Понятно, парень, вскрикнув, упал и катается по земле. Убивица опускается на колени и читает молитву, кажется мне, что силы, необходимые для сопротивления, покидают ее. Кажется мне, что она ничего не видит вокруг. Пространство возле нее колышется, словно платок. Солдаты орут. Я вижу меч, приставленный к шее ребенка. Ах, отвернитесь, драгоценные господа! Около пяти десятков человек полегло тогда, пять десятков солдат и разбойников, но нет кончины печальнее, чем смерть этого дитятка. Оно было обезглавлено.
Теперь разыгрывается третий, четвертый и пятый акты битвы. Пиво ранен и выплевывает раздробленные зубы; вот упал Ян, Кристиан рухнул и лежит недвижим. О час сражения, о исполненный стенаний час! Кому понадобились кровь и эти ужасы?! Вы — сволочи! Сброд! Небеса разбушевались и негодуют от отвращения, а святой Георгий топает в гневе ногой. Тьфу на вас, негодяи!
Около шести часов; спускается сумрак, и битва разбойниками проиграна. Пиво стоит на верху холма. Чуму на него, чуму на старого драчуна! Разбойники побросали все свои ценности и спасаются бегством. Бегут на конях. Кое у кого на руках — младенцы, кое-кто из детей, уцепившись за пояс взрослого, скачет, сидя на крупе лошади. Женщинам отданы самые ходкие кони. Козлик и все прочие из последних сил сдерживают напор солдат. Наконец и они бросаются вниз с холма.
Последняя рана, последний удар. Козликов жеребец встает на дыбы, всаднику не удержать его, и вот они уже валятся вниз, уже хрустят кости разбойника и лошадиные мослы. Ах, этот злополучный прыжок! Козлик хотел уйти последним, как и подобает настоящему предводителю, и вот что приключилось — он угодил в плен! Будет схвачен и повешен!
Сыновья его давно внизу, под горой, бегут, не ведая о лихой беде. Миколаш далеко опередил всех, но вот он останавливается поднять ребенка, свалившегося с коня. Истекает минута. Мимо девушки и разбойника пронеслась бегущая стая, я говорю — мимо девушки и разбойника, ибо Маркета Лазарова неразлучна со своим возлюбленным.
В какой-то книге писано, что любовь — учитель улыбок, и это не так глупо, скажу я вам! Миколаш освоил некое подобие улыбки и, стирая кровь с лица ребенка, поступает согласно новой привычке.
Маркета обвязала голову мальчонки платком, и теперь они садятся на коня. Ах, все еще недостаточно пролито крови! Только они сели на коня, как настигли их двое солдат. Миколаш проткнул мечом одного из коней, не заботясь о седоке, и седок рухнул на землю вместе с животным. Второго королевского холуя Миколаш ударил по бедру и раздробил ему кость. Этот человек уже никогда больше прямо не ходил и даже не стоял прямо.
Ей-богу, теперь пора нашим любовникам поторопиться, ибо вижу я, что к месту стычки поспешают иные пары. Миколаш заметил это вовремя; схватил за узду неприятельского коня и приказал Маркете гнать что есть мочи. «Живей!» — крикнул разбойник своей невесте и сам вскочил на спину жеребца, так что тот задрожал, бедный. Едва успев взобраться в седло, выхватил Миколаш меч, чтоб отразить напор новых всадников. Разбойник двинулся им навстречу; жеребец его скачет галопом, а солдатские кони бегут на рысях. Ах, опасаюсь я, господи, что будет Миколаш раздавлен их превосходящей силой; боюсь, что убьют его прежде, чем обретет он спасенье, и прежде, чем откроется ему истина. Он разбойничал и жил, как живут рысь и волк. Ниспошли ему победу, помоги вышибить дух из этих парней!
Черт побери, и кто бы мог подумать, что королевские солдаты так страстно жаждут уцелеть? О, лукавые мохначи! Да вы живьем проглотили бы кающегося грешника вместе со шпорами! Но где там! Мы еще держим в руках меч, и морда наша наливается силой.
