его глазах хозяин до сих пор оставался хозяином.
Так, — молвил Ян. — А теперь простимся, потому что с какой стати вам ждать работника, коли он опаздывает.
Верно, — ответили подмастерья. — Мы пойдем. Ну, будьте здоровы. Прощайте!
До свидания!
Они пошли, и Маргоул проводил их, желая показать, что он вовсе не считает себя выше них.
Я всегда был беден, — сказал он, — и ничего не теряю; а вот не нынче завтра погода переменится, и как бы к сенокосу не зарядили дожди.
Франтишек, — сказал Рак Тобиашу, — у такого хозяина, каким был Маргоул, нам уже не служить. И все-таки он разорился. Говорят, на доброте помешался — и это верно. Помнишь, сколько он роздал?
— Да, — ответил второй подмастерье, — а помнишь, сколько мы от него получили?
Когда говорит богач, все молчат, и слово его звучит и слышно всем; но голос бедняка — как будто он немой — не слышен никогда. Ян просил об отсрочке уплаты — ему ответили: плати! он просил еще небольшую ссуду, чтобы хоть как-нибудь поднять свое дело, — и не получил даже ответа. Тогда он взял палку и отправился к управляющему герцогскими владениями, что распростерлись на земле драконом; вскоре Маргоул достиг замка, представлявшего как бы голову чудовища. Четыре башни высились над могучим кораблем замкового дворца, а выше вздулись гордыней купола. В трех рядах окон мерцали радужные блики, а вокруг — вокруг все розы, розы и парк.
Маргоул вошел в ворота, украшенные изображениями бранных побед, прошел мимо статуй девяти муз. Богатство являлось Яну молнией без громовых раскатов.
Наконец он очутился перед стариком — властителем края. Лицо герцогского управляющего под клочьями бакенбардов, словно вымоченное в растворе гордыни, было глубоко пронзено двумя глазами.
— Ваша милость, — начал Ян, — я пекарь Маргоул, жил в Бенешове, но дом мой продали, и мне ничего не остается, как только просить вас сдать мне в аренду надельготскую мельницу, — правда, на условиях малость необычных.
Герцогский управляющий посмотрел на Маргоула изнутри черепа.
Денег у меня маловато, но ежели вы подождете, я наверняка стану на ноги и заплачу.
Вы для того и пришли, чтоб сказать мне это? — осведомился управляющий.
Но Ян, глядя в его заглатывающие глаза, ответил:
— Нет, нет, ваша милость, я насчет надельготской мельницы. Знаю, она в запустении, но я ее поправлю, починю желоб и приведу в движение колеса, маховик и жернова.
Сперва казалось, герцогский служащий и задуматься не пожелает над просьбой пекаря и не ответит ему, но так случилось, что безумие Яна взяло верх над благоразумием осторожного. Становясь соучастником Янова безумия, старый пень чуть выдвинул глаза из глубины орбит, засмеялся и, смеясь, заговорил так же громко, как Маргоул.
— Что ж, ладно, — сказал он. — Через шесть месяцев, считая с этого дня, ты принесешь мне двести гульденов. Уговор у нас будет такой: эту сумму ты будешь платить каждые полгода, и не вперед, а задним числом.
Из пустого каприза удовлетворил просьбу Маргоула управляющий, отнюдь не без причин слывший человеком злым, или он знал его историю? Быть может, он потешил свое очерствелое сердце, увидев и услышав веселого безумца, а может быть, вспомнил, что мельница развалилась и вся-то не стоит двух сотен.
Ян не особенно благодарил провидение; ему казалось — просто свершилось необходимое, и вот он получил старую мельницу. Он шел домой неторопливым шагом, подолгу останавливаясь поглазеть на птичьи гнезда, меж тем как жена ждала его, охваченная нетерпением.
Едва он переступил порог, она, волнуясь и страшась, выдохнула:
— Ну как, Ян?
А Ян уже забыл, чего она так ждет и что ей отвечать.
С тех пор до дня отъезда прошло двадцать пять дней. Вот наконец воз уложен, все готово.
— Ага, вот он! — воскликнул Ян, увидев работника с лошадьми.
Запрягли, и воз тронулся. Пани Йозефина не плакала, потому что Ян, в котором еще тлела искорка вчерашнего опьянения, держался слишком весело и шумно. Поехали. Подвода, спускаясь узкой улицей, загромыхала по камням, минуя наезженную колею.
— Прощайте! — крикнул ребенок, и Йозефина повторила это последнее приветствие.
Несколько человек остановились, показывая вслед возу, а на окраине нищий, мимо которого они проезжали, не протянул к ним руки с добрым напутствием.
Теперь поехали под деревьями. Зеленые облака над головой, а Маргоулы на возу — и все-таки дома, потому что тюфяк, и шкаф, и перевернутый вверх ножками стол — все это вещи из комнаты, которая едет с ними. Шестилетний ребенок испытывал восторг и радость. Замок его вознесся к вершинам дерев, яблони бросают к его ногам зеленые прутья, а ветки, сгибаясь под тяжестью еще крохотных плодов, рукой касаются мальчика. Так ехали они, будто плыли по воздуху, вровень с верхушками садов.
В конце пути стояли стены под гонтовыми крышами, но строения эти по были похожи на дома. Стены ветхие, как рубище нищих, крыши почернели от дождей, и на них белели заплаты, уже положенные Яном. Мельница клонила набок колесо. На фасаде можно было разглядеть солнечные часы с пятизвездием и надписью, не стяжавшей славы: «Час и день — удар божий». Строения и мельницу окружал запущенный сад с обвалившейся каменной оградой. Плодовые деревья никто не прививал по крайней мере лет пять, они совсем одичали и не плодоносили.
Приехали. Маргоул набросился на работу, не давая себе ни отдыху, ни сроку. И Йозефина не присела за весь день, а порядок водворялся все-таки медленно. В усадьбе долго полновластными хозяевами были лес, да целина, да пусторосль; дикий сад лез чуть не в комнаты, но так как месяцы садовых работ уже миновали, Ян не стал его трогать, и внешне мельница почти не изменилась. Но в доме были уже починены полы и побелены стены. Ян торжественно застеклил окна и поставил в комнате стол. Здесь было средоточие дома.
Птицы в беспокойной суете метались над надельготским лесом, звенела вода, падая мимо колеса, и борьба Маргоула была похожа на приятную игру. Тут надо было подпереть трухлявую балку, там сменить доски, а там — вбить кол; Ян сделал это за неделю. Работа спорилась у него в руках, а все казалось, что страшные изъяны не убывают. Недели через три Ян решил прервать работы на мельнице и выстроить закуток для козы, по не успел он взяться за дело, как подошла Йозефина и сказала:
— У нас больше нет ни гроша, Ян, не знаю, что мы будем завтра есть.
Ян бросил работу и отправился в город поспрошать, не даст ли кто взаймы. Ни у продавца содовой, ни у дорожного мастера Дейла денег не было.
— Что ж теперь делать? — промолвил последний. — Есть у меня часы, Ян, но я не могу отдать их тебе, а то достанется мне дома на орехи.
Эти часы с гирями были фамильной гордостью; по вечерам, когда сидели на завалинке перед лачугой и Дейл допивал свою кружку пива, жена его, уже совсем сонная, обычно спрашивала:
— Скажи-ка, старик, который час?
Дейл в ответ называл первое попавшееся число, так как вечером им обоим было безразлично, который действительно час. Утром вставали с петухами, и никто опять не смотрел на часы. Но старый Дейл всякий раз, окруженный внуками, старательно заводил нехитрый механизм, отсчитывая обороты ключа, и потом, постучав пальцем по футляру, говорил:
— О, это очень прочная машинка, ручной работы, таких теперь не делают.
Ян и мысли не допускал, чтобы можно было заложить такое сокровище.
— При чем тут часы, — сказал он. — Мне нужно всего несколько гульденов.
В конце концов ничего иного не оставалось, как поспешить, пока еще не совсем стемнело, на поклон к Котераку.
— Сударь, — сказал Рудда корчмарю, — вам известно, что я прислуживаю в синагоге при богослужениях, и вам известно, сколько мне за это платят. Эти деньги ваши, возьмите их в залог; но сейчас помогите нам.
Сказав так, вольнодумец покраснел, и на его озабочен-пом лбу появилась складка стыда.
