— Твой племянник выпивает?
— Нет пока. Он, может, и спит со своей девицей, но это еще не значит, что он мужик. Что там делала эта Тень, я не могу тебе сказать. За кем она приходила. Мы потом ждали, вдруг кто помрет в деревне. Но нет, обошлось.
— Он больше ничего не заметил?
— Он, сам понимаешь, дунул домой, только его и видели. Поставь себя на его место. Зачем она явилась, Беарнец? Почему именно к нам?
— Понятия не имею, Освальд.
— Кюре говорит, такое уже было в 1809-м, и в тот год не уродились яблоки. Ветки были голые, как моя рука.
— Никаких других последствий не было отмечено? Кроме яблок?
Освальд снова взглянул на Адамберга:
— Робер сказал, ты тоже видел Тень.
— Я ее не видел, я только думал о ней. Мне чудится какая-то дымка, темная взвесь, особенно когда я в Конторе. Врачи сказали бы, что у меня навязчивая идея. Или что я погружаюсь в дурные воспоминания.
— Доктора не нанимались в этом разбираться.
— Может, они и правы. Может, это просто черные мысли. Которые засели в голове и никак не выйдут.
— Как рога оленя, пока они не выросли.
— Точно, — вдруг улыбнулся Адамберг.
Это сравнение очень ему понравилось, оно практически разрешало загадку его Тени. Груз тягостных раздумий уже сформировался у него в голове, но пока не вылупился наружу. Родовые схватки в каком-то смысле.
— И эта идея возникает у тебя только на работе, — задумчиво произнес Освальд. — Тут, например, ее у тебя нет.
— Нет.
— Нечто, наверное, вошло к тебе в Контору, — предположил Освальд, сопровождая свой рассказ жестами. — А потом оно влезло тебе в башку, потому что ты у них начальник. В общем, все логично.
Освальд допил остатки кальвадоса.
— Или потому, что ты — это ты, — добавил он. — Я привел тебе мальчишку. Он ждет снаружи.
Выхода не было. Адамберг последовал за Освальдом в ночь.
— Ты не обулся, — заметил Освальд.
— Ничего, обойдусь. Идеи могут пройти и через ступни.
— Будь это так, — усмехнулся Освальд, — у моей сестры от идей бы отбоя не было.
— А разве это не так?
— Знаешь ли, она страшно душевная — быка растрогает, но тут у нее пусто. Хоть она и моя сестра.
— А Грасьен?
— Он — другое дело, в отца пошел, тот-то был хитрая бестия.
— А где он?
Освальд замкнулся, втянул усики в раковину.
— Амедей бросил твою сестру? — не отставал Адамберг.
— Откуда ты знаешь, как его зовут?
— На фотографии в кухне написано.
— Амедей умер. Давно уже. Тут о нем не говорят.
— Почему? — спросил Адамберг, проигнорировав предупреждение.
— Зачем тебе?
— Мало ли что. Из-за Тени, понимаешь? Надо быть начеку.
— Ну ладно, — уступил Освальд.
— Мой сосед говорит, что покойники не уйдут, пока не закончат свою жизнь. Они вызывают у живых зуд, который не проходит веками.
— Ты хочешь сказать, что Амедей еще не закончил свою жизнь?
— Тебе виднее.
— Как-то ночью он возвращался от женщины, — сдержанно начал Освальд. — Принял ванну, чтобы сестра ничего не учуяла. И утонул.
— В ванне?
— Я ж говорю. Ему стало плохо. А в ванне-то вода, правда же? И когда у тебя башка под водой, ты тонешь в ванне так же хорошо, как в пруду. Ну вот, это и свело на нет остатки мыслей у Эрманс.
— Следствие было?
— Разумеется. Они тут как навозные мухи гудели три недели. Легавые, сам знаешь.
— Они подозревали твою сестру?
— Да они чуть с ума ее не свели. Бедняжка. Она даже корзину с яблоками не в силах поднять. А уж утопить в ванне такого битюга, как Амедей, и подавно. Но главное, она влюблена была по уши в этого придурка.
— Ты ж говорил, он был хитрая бестия.
— А тебе, Беарнец, палец в рот не клади.
— Объясни.
— Амедей не был отцом мальчишки. Грасьен родился раньше, он от первого мужа. Который тоже умер, к твоему сведению. Через два года после свадьбы.
— Как его звали?
— Лотарингец. Он был не местный. Он себе косой по ногам заехал.
— Не везет твоей сестре.
— Да уж. Поэтому тут над ее закидонами не издеваются. Если ей так легче, то пусть.
— Конечно, Освальд.
Нормандец кивнул, испытывая явное облегчение оттого, что они закрыли тему.
— Ты не обязан трубить об этом на весь мир со своей горы. Ее история не должна выходить за пределы деревни. Наплевать и забыть.
— Я никогда ничего не рассказываю.
— А у тебя нет историй, которые не должны выходить за пределы твоей горы?
— Одна есть. Но сейчас она как раз выходит.
— Плохо, — сказал Освальд, покачав головой. — Начинается с малого, а потом дракон вылетает из пещеры.
Племянник Освальда, у которого, как и у дяди, щек было не видно под веснушками, сгорбившись стоял перед Адамбергом. Он побоялся отказаться от встречи с комиссаром из Парижа, но это было для него настоящим испытанием. Потупившись, он рассказал о той ночи, когда увидел Тень, и его описание совпадало с тем, что говорил Освальд.
— Ты матери сказал?
— Конечно.
— И она захотела, чтобы ты рассказал все мне?
— Да. После того как вы приехали на концерт.
— А почему, не знаешь?
Парень вдруг замкнулся.
— Тут люди невесть что болтают. Мать тоже всякое выдумывает, но ее просто надо научиться понимать, вот и все. И ваш интерес — лишнее тому доказательство.
— Твоя мать права, — сказал Адамберг, чтобы успокоить молодого человека.
— Каждый самовыражается по-своему, — упорствовал Грасьен. — И это еще не значит, что один способ лучше другого.
— Нет, не значит, — согласился Адамберг. — Еще один вопрос, и я тебя отпущу. Закрой глаза и скажи
