светлые волосы, по которым бежал паук.
Он отпрянул к грязной кирпичной стене, в то время как кот нагло вошел в каморку и, вспрыгнув на тело Ретанкур, преспокойно улегся на ее испачканную одежду. «Запах», — понял Адамберг. Он чует только вонь солярки, машинного масла, мочи и испражнений. Только запахи технического и животного происхождения, но не тлетворный дух разложения. Комиссар вновь приблизился к телу на два шага и опустился на склизкий цемент. Направив фонарь прямо в грязное, словно вылепленное скульптором лицо Ретанкур, он увидел лишь неподвижность смерти и приоткрытые замершие губы, не ощущавшие быстрых лапок паука. Он медленно положил ей руку на лоб.
— Доктор, — позвал он, сделав приглашающий жест.
— Доктор, он вас зовет, — сказал Мордан, не двинувшись с места.
— Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
— Он зовет вас, — повторил Жюстен.
Не вставая с колен, Адамберг подвинулся, пропуская доктора.
— Она мертва, — сказал он. — И при этом жива.
— Одно из двух, комиссар, — сказал Лавуазье, открывая свой чемоданчик. — Я ничего не вижу.
— Фонари, — скомандовал Адамберг.
Группа полицейских начала медленно приближаться под предводительством Мордана и Данглара с фонарями в руках.
— Еще теплая, — сказал врач, быстро ощупав тело. — Умерла меньше часа назад. Пульс не нахожу.
— Она жива, — настаивал Адамберг.
— Минутку, дружище, не надо нервничать, — сказал Лавуазье, вынимая зеркальце и приставляя его ко рту Ретанкур.
— Так и есть, — добавил он через несколько секунд, тянувшихся целую вечность. — Принесите носилки. Она жива. Не знаю, как это у нее получается. Субтемперированное паралетальное состояние. В жизни такого не видел.
— Что «так и есть»? — спросил Адамберг. — Что с ней?
— Скорость метаболических процессов минимальна, — сказал врач, продолжая осмотр. — Руки и ноги ледяные, кровообращение замедленно, кишечник опорожнен, глаза закатились.
Он засучил рукав свитера Ретанкур, изучая ее руки.
— Даже предплечья уже похолодели.
— Она в коме?
— Нет. Это летаргия, несовместимая с жизненным порогом. Она может умереть в любую минуту, учитывая все то, что ей впрыснули.
— Что? — спросил Адамберг, держась обеими руками за толстую руку Ретанкур.
— Насколько я могу судить, немалую дозу транквилизаторов, которой хватило бы, чтобы умертвить десяток лошадей. Вводили внутривенно.
— Шприц, — прошипел Вуазне сквозь зубы.
— Для начала ее оглушили, — сказал врач, ощупав ее голову. — Возможна черепная травма. Ей туго связали запястья и щиколотки, веревка впилась в тело. Я думаю, яд ей ввели уже здесь. Она должна была бы умереть немедленно. Но судя по степени обезвоживания организма и испражнениям, она борется за жизнь уже шесть-семь дней. Исключительный случай, такого просто не может быть.
— А она вообще исключительная, доктор.
— Лавуазье, как тот Лавуазье, — машинально поправил его врач. — Это я заметил, но ее вес и рост тут ни при чем. Не понимаю, как ее организм справился с ядом, голодом и холодом.
Санитары поставили носилки на пол, пытаясь перекатить на них Ретанкур.
— Осторожнее, — сказал Лавуазье. — Нельзя, чтобы она глубоко дышала, это может ее убить. Наденьте ремни и тяните по сантиметру. Отпустите ее, дружище, — сказал он, взглянув на Адамберга.
Комиссар отдернул руки от Ретанкур и знаком попросил своих коллег выйти в коридор.
— Это преобразование энергии, — проговорил Эсталер, внимательно следя за медленным перемещением грузного тела. — Она направила энергию на борьбу с вторжением нейролептиков.
— Допустим, — сказал Мордан. — Но мы этого никогда не узнаем.
— Погрузите носилки в вертолет, — распорядился Лавуазье. — Нам надо выиграть время.
— Куда мы ее повезем? — спросил Жюстен.
— В Дурдан.
— Керноркян и Вуазне, найдите для всех гостиницу, — сказал Адамберг. — Завтра мы прочешем этот ангар. Они не могли не оставить следов в этой клейкой пыли.
— В коридоре следов не было, — сказал Керноркян. — Только кошачьи.
— Значит, они пришли с другой стороны. Ламар и Жюстен останутся здесь охранять вход, пока им на смену не приедут полицейские из Дурдана.
— Где кот? — спросил Эсталер.
— На носилках. Заберите его, бригадир, и приведите в чувство.
— В Дурдане есть замечательный ресторан, — сказала Фруасси. — «Роза ветров». Славится своими морепродуктами. Старинные балки, свечи, первоклассные вина и сибас, запеченный в морской соли, в зависимости от сезона. Но не дешево, само собой.
Мужчины повернулись к своей скромной напарнице, изумившись, что она думает о еде, даже когда их коллега на грани смерти. Снаружи грохот вертолета возвещал об отбытии Ретанкур. Врач не верил, что она вернется с того света, — Адамберг «прочел это в его взгляде.
Комиссар посмотрел на измученные лица своих подчиненных в белом свете фонарей. Нелепая перспектива изысканного ужина в дорогом ресторане представлялась им столь же невозможной, сколь и желанной, — это была другая жизнь, мимолетное видение, где блеск роскоши мог на время возобладать над ужасом.
— Хорошо, Фруасси, — решил Адамберг. — Встречаемся в «Розе ветров». Пойдемте, доктор, мы едем с Ретанкур.
— Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
XLIX
Вейренк приехал в Париж не для того, чтобы совать свой нос в проблемы уголовного розыска. Но в полдесятого вечера, давно уже покончив с больничным ужином, он никак не мог сосредоточиться на фильме. В сердцах он схватил пульт и выключил телевизор. Приподняв ногу, он сел на край кровати, схватил костыль и, осторожно ступая, двинулся к телефонному аппарату, висевшему на стене в коридоре.
— Майор Данглар? Вейренк де Бильк. Какие новости?
— Мы нашли ее в 38 километрах от Парижа, следуя за котом.
— Не понимаю.
— Боже мой, коту не терпелось найти Ретанкур.
— Ясно, — сказал Вейренк, чувствуя, что майор сейчас взорвется.
— Она находится между жизнью и смертью, мы едем в Дурдан. У нее паралетальная летаргия.
— Вы не могли бы мне хоть что-то объяснить, майор? Я должен знать.
«Зачем, интересно?» — подумал Данглар.
Вейренк выслушал рассказ майора, гораздо менее упорядоченный, чем обычно, и повесил трубку. Он положил руку на раненое бедро и, проверяя кончиками пальцев остроту боли, вообразил себе Адамберга, склонившегося над Ретанкур в отчаянной попытке вдохнуть в нее жизнь.
«С той, что недавно вас избавила от муки,
На веки вечные вы будете в разлуке.
Но не вверяйтесь ни печали, ни докуке,
Вас боги милуют — они опустят луки,
