воплощением зла; он выглядел уставшим, покрасневшие глаза свидетельствовали о бессонной ночи. Я шагнул к тем, кто держал гроб на своих плечах.
– Инесс жива, – произнес я. – Откройте крышку.
Меня встретили недоуменные, испуганные взгляды. Так смотрят на сумасшедших. Рамирес только сейчас заметил мое появление, зло посмотрел на меня, но все же подошел ближе.
– Уйди отсюда, – тихо произнес он. – Моя сестра погибла из-за тебя.
Я чувствовал, он не врет, Инесс – сестра ему, и ее гибель связана со мной.
– Она жива. Ты хочешь похоронить ее заживо. Открой гроб.
Священник взял меня под руку.
– Вы переживаете, я понимаю вас. Погибла девушка, – елейным голосом проговорил он. – Но она уже отошла в иной мир, и с этим надо смириться. Молитесь за нее. Это все, что можно сделать.
– Почему тогда гроб закрыт? Святой отец, скажите им, пусть откроют.
Священник покачал головой.
– Это католическая традиция – хоронить в закрытом гробу. Его нельзя открывать. Уважайте наши обряды.
Процессия тронулась, вступила на территорию кладбища. Священник, придерживая полы сутаны, поспешил возглавить ее. Мимо меня пронесли закрытый гроб. Мужик в грязном камуфляжном ватнике и с бензопилой на плече мял в руках выцветшее военное кепи.
Напротив меня остался стоять только «спортсмен». Смотрел без злобы, но очень внимательно. Стоило мне сделать попытку двинуться за процессией, сразу же среагировал, став у меня на пути. При этом не произнес ни слова, но было ясно, что пытаться продолжить не стоит – плохо будет. У меня хватило ума не связываться с ним. Против грубой силы не устоишь. Я развернулся и пошел к своей машине. «Спортсмен» не двинулся, лишь не сводил с меня глаз. Я сел за руль, хлопнул дверцей и запустил двигатель. Показалось, что мой страж одобрительно кивнул, если он, конечно, был способен на такое проявление чувств, и двинулся за остальными в глубь кладбища.
Медлить было нельзя. Я в несколько прыжков подбежал к покосившейся кладбищенской ограде. Сгнивший брус треснул у меня под ногой, стоило опереться на него. Все же я перемахнул через ограду, хоть и ободрал себе руки. Старое кладбище густо заросло; я буквально продирался сквозь кусты, островки крапивы, лебеды, спотыкался о могильные холмики. Один раз чуть не напоролся животом на острый кованый крест. Вовремя остановился.
Осторожней, если не хочешь остаться здесь навечно, осадил я себя и вновь нырнул в кусты.
Я выбрался на открытое пространство раньше процессии. Странная картина открылась моим глазам. Среди всеобщего запустения имелся ухоженный остров. Выкошенная трава, над которой возвышалась стена деревянной часовни с разрушенной колоколенкой. Ряд могил с черными полированными надгробиями. И рядом с ними – недавно выкопанная яма. Две лопаты торчали из горки влажной земли. Я схватил одну из них в руки и стал на краю могилы. Священник уже выходил с тропинки, следом за ним плыл гроб. Процессия замерла, завидев меня.
– Откройте гроб! – глухо произнес я.
– Исчезни! Пошел вон!
Рамирес сузил глаза и двинулся на меня. Я поднял лопату, занес ее над головой.
– Только подойди!
Лезвие вспороло воздух. Я замахнулся точно, целился прямо в голову. Но все же не каждому дано хладнокровно наносить удары. Ведь Рамирес даже не попытался уклониться, а вот я не выдержал. Лезвие плашмя скользнуло по плечу Рамиреса, черенок треснул, лопата отлетела в кусты. Он кинулся ко мне, и мы, сцепившись, оба полетели в вырытую могилу. Я оказался снизу. Брат Инесс прижал меня к земле и занес кулак, чтобы ударить в лицо; пылали его глаза, полные ненависти ко мне. Я уже готов был ощутить, как его костяшки крушат мой нос, но тут кто-то успел свеситься с края ямы и схватить Рамиреса за шиворот. Его буквально вытащили из ямы. И тут на меня посыпалась земля. Она забивала глаза, рот, нос. Я кричал, барахтался; мне казалось, что меня решили похоронить здесь заживо, и лопатами бросают на меня рассыпчатый суглинок. У страха глаза велики – это всего лишь осыпались края могилы под ногами тех, кто пытался вытащить меня наверх. А я отбивался, как мог. Кто-то все же сумел подхватить меня под руки, ему помогли другие – и я оказался на поверхности, грязный и жалкий. Священник, расставив руки, сдерживал Рамиреса, который рвался ко мне. Закрытый гроб стоял на земляной насыпи.
– Люди! – крикнул я. – Остановитесь!
– Сумасшедший! – донесся испуганный женский крик.
Я уже видел приближающихся ко мне «спортсмена» и еще одного здоровяка, в руке которого покачивался обломок черенка лопаты. Мне не хотелось умирать. Я попятился, споткнулся о гроб, рухнул головой в мягкую землю. И тут у меня перед глазами замелькало. Я видел то небо в рамке из ветвей, то ноги людей, то втыкался лицом в глину. Меня били, но недолго.
– Баста! – крикнул, скорее всего, Рамирес, хоть я и не видел этого, а только слышал его голос.
Меня поволокли через кусты. Трещали сухие сучья, ветви хлестали меня по лицу. Я еще успел увидеть раскрытую дверцу багажного отсека джипа…
Машина уносила меня к шоссе. «Спортсмен» надежно прижимал меня к полу. Я даже не пытался сопротивляться: чувствовал, что противник намного сильнее меня. Внедорожник подбрасывало на выбоинах проселка, а потом он ровно покатил по асфальту. «Спортсмен» нагнулся и заглянул мне в глаза, словно хотел удостовериться, что я еще жив. Ехали недолго, может, километров пятнадцать. Машина свернула в лес, потом замерла.
«Спортсмен» слез с меня, а затем произнес абсолютно бесцветным голосом – это были первые слова, услышанные мной от него:
– Выходи, урод.
Я спустил ноги на землю и стал. Голова кружилась, земля качалась подо мной. Мы находились в лесу. С одной стороны возвышались старые ели, с другой простиралось болотце, поросшее редкими березками. Местами блестела вода, окаймленная густой болотной травой. Джип и мы со «спортсменом» стояли на грязной разъезженной дороге.
– И больше не попадайся нам на пути, – произнес «спортсмен». – Так Рамирес тебе советует.
– А ты кто такой? – только и успел спросить я.
Но мое мнение никого здесь не интересовало. Плотно сжатый кулак ударил в мой живот, я согнулся пополам. «Спортсмен» взял меня за волосы, приподнял и заглянул в глаза. И мне поневоле пришлось смотреть на него. Я просто чувствовал, как какая-то холодная субстанция затекает мне в мозг, как одно за другим атрофируются чувства. Сперва я почти перестал слышать, затем руки уже не подчинялись мне, ноги согнулись в коленях. Мир расплывался передо мной, закручиваясь спиралью. Я еще ощущал, что меня куда-то тащат, догадывался, что где-то рядом хлюпает вода. Это ужасно, понимать, что ты в сознании, но не иметь возможности защитить себя. С тобой могут сделать все, что угодно, а ты – способен только думать. И тут я увидел, как болотная земля становится на дыбы, поднимается и бьет меня в лицо. Только спустя секунду я понял, что земля оставалась на месте, это я упал лицом в грязную жижу. Вода хлынула в нос, горло сжалось, я закашлялся, пуская пузыри, но не мог подняться. Когда силы уже покидали меня, то я увидел над собой небо. Скосил глаза; «спортсмен» уходил прочь, на ходу вытирая руки о штаны.
Солнце, еле пробивающееся сквозь тучи, поблескивало на стволах деревьев. Ветер шевелил траву. Мне уже ничего не хотелось, кроме покоя. Честно говоря, мне просто хотелось умереть. Пусть не насовсем, а на время, чтобы вновь вернуться к жизни, когда все вновь станет на свои места. Само собой, без моего участия. Я устал, страшно устал за последние дни. Я закрыл глаза и провалился в черноту.
Вам приходилось когда-нибудь поверить в то, что вы умерли? Вряд ли. Для этого надо вконец истощить свои нервы, перебрать предел выносливости, определенный вам природой. Тогда организм отключается сам собой, чтобы восстановить силы.
Я даже не понял, когда очнулся, когда открыл глаза. Просто видел над собой темное ночное небо, покрытое тучами. Дождь моросил мне на лицо. Не хотелось ни закрыться, ни встать, ни думать – ни о чем. Просто лежать, подставив всего себя освежающей влаге. Что-то коснулось моей руки, заструилось по ней; я дернулся, инстинктивно сел. Черный уж, переливаясь чешуйчатым блеском, бесшумно уполз в траву. В вершинах деревьев чуть слышно вздыхал ветер. Вздохнул и я. Сколько времени я тут пролежал? Глянул на
